Щегол
Шрифт:
Но никто так и не ухватил меня за воротник, никто не крикнул: стой! На нас никто даже не взглянул.
Я так поплыл в этой жаре, что, когда отец остановился перед новеньким серебристым «лексусом» и сказал: «Так, нам сюда», я споткнулся и чуть было не упал с бордюра.
— Это твой? — спросил я, глядя то на него, то на нее.
— А что? — кокетливо спросила Ксандра, ковыляя на своих платформах к пассажирскому сиденью — отец пикнул ключами от замка. — Не нравится?
«Лексус»? Каждый день я узнавал столько всего — от важного до мелочей, что непременно надо было рассказать маме, и пока я тупо смотрел, как отец закидывает
Отец картинным жестом отбросил в сторону выкуренную до половины «Вайсрой».
— Ну давай, — сказал он, — запрыгивай.
Воздух пустыни будто бы наэлектризовал его. В Нью-Йорке он казался каким-то помятым, сомнительным типом, но тут, на дрожащем от жары воздухе, его белая спортивная куртка и затонированные очки в пол-лица выглядели вполне уместно.
В машине, которая заводилась нажатием кнопки, было так тихо, что я поначалу даже и не понял, что мы тронулись с места. Мы скользили вперед, в бездонность и ширь. Я так привык к болтанке на задних сиденьях такси, что прохлада и плавность машины казалась нездешней, непроницаемой: коричневый песок, нещадная жара, транс и тишина, застрявший в сетчатом заборе мусор полощется в воздухе. Из-за таблетки я по-прежнему чувствовал себя бесплотным, онемелым, и потому из-за безумных фасадов и невероятных конструкций на Стрипе, безудержных переливов света на месте стыка дюн с небом, мне все чудилось, будто мы приземлились на другой планете.
Ксандра с отцом тихонько переговаривались на переднем сиденье. Но теперь она развернулась ко мне — вся такая бойкая, бодрая, украшения на свету так и переливаются.
— Ну, чо скажешь? — спросила она, ощутимо дохнув на меня «Джуси фрут».
— Чума просто, — сказал я, глядя, как мимо окна проплывает пирамида, потом Эйфелева башня, слишком потрясенный, чтоб все это осознать.
— Думаешь, сейчас — это чума? — спросил отец, постукивая ногтем по рулю — у меня это его постукивание ассоциировалось с полуночными ссорами, когда он приходил домой с работы на взводе. — Подожди, вот увидишь, как тут ночью все освещено.
— А вон там, видишь? — Ксандра потянулась, чтобы указать на что-то в окне с отцовской стороны. — Там вулкан. И он извергается.
— Только сейчас, по-моему, его как раз чинят. Но теоретически — да. Каждый час, в начале часа. Раскаленная лава.
— Через триста метров поверните налево, — раздался механический женский голос.
Карнавальные цвета, гигантские головы клоунов, везде буквы XXX — вся эта необычность и пьянила меня, и слегка пугала. В Нью-Йорке мне все напоминало о маме — каждое такси, каждый закоулок, каждое облачко, наползавшее на солнце, — но здесь, в раскаленной каменной пустоте, начинало казаться, будто ее и вовсе не существовало, тут я и вообразить себе не мог, что она смотрит на меня с небес. Ее бесследно выжгло разреженным воздухом пустыни.
Мы ехали, и невозможный горизонт рассыпался на дебри парковок и аутлетов, один за другим — безликие витки торговых центров, магазинов электроники, «Тойз-ар-ас», супермаркетов и аптек «Работаем круглосуточно», и не поймешь, где тут начало, а где конец. Небо было бесконечным, нетореным, будто морское. Я сражался с сонливостью — жмурился в ослепительном свете — и, заторможенно вбирая в себя дорого
О том, что машина была не его, она узнала только после свадьбы. Ей это казалось смешным, но если вспомнить другие, менее забавные факты, которые выплыли наружу после того, как они поженились (например, что его, подростком, за какие-то неизвестные нам правонарушения несколько раз забирали в полицию), то удивительно, что она вообще смогла найти во всей этой истории хоть что-то веселое.
— А давно у тебя эта машина? — спросил я, перебив их беседу впереди.
— Мммм… черт… да где-то чуть больше года, верно, Ксан?
Года? Я все еще переваривал эту информацию — выходит, что у отца появилась машина (и Ксандра) до того, как он сбежал, — когда, вскинув голову, увидел, что полоса торговых центров сменилась бесконечным с виду частоколом маленьких, украшенных гипсовой лепниной домиков. Несмотря на ощущение прямоугольного выбеленного однообразия — ряд за рядом каких-то прямо кладбищенских надгробий — некоторые дома были выкрашены веселенькой краской («мятная зелень», «алая вербена», «млечный путь»), и что-то волнующе иноземное было в резких тенях и игольчатых пустынных растениях. После города, где места вечно не хватало, я был даже приятно удивлен. Пожить в доме со двором, даже если всего двора там одни кактусы и коричневые булыжники, — это что-то новенькое.
— А это все еще Лас-Вегас? — Я будто в игру играл, пытаясь углядеть, чем один дом отличается от другого: там арка над дверью, там — бассейн, там — пальмы.
— Это совсем другая его часть, — отозвался отец, резко выдохнув, затушив уже третью «Вайсрой». — Этого туристы уже не видят.
Хоть ехали мы уже довольно долго, я не видел ни одного указателя, и вообще непонятно было, куда мы едем, в каком направлении. Горизонт был однообразным, одинаковым, и я боялся, что мы проедем все эти крашеные домики насквозь и окажемся в какой-нибудь солончаковой пустоши, на выжженной солнцем стоянке трейлеров, прямо как в кино.
Но, к моему удивлению, вместо этого дома только начали расти: замелькали вторые этажи, дворы с кактусами и заборами, бассейны, гаражи на несколько машин.
— Ну вот, приехали, — сказал отец, свернув на дорогу за внушительным гранитным указателем с медными буквами: «Ранчо у Каньона теней».
— Ты живешь здесь? — я был впечатлен. — Тут каньон есть?
— Не, просто так называется, — сказала Ксандра.
— Тут несколько разных застроек, — сказал отец, пощипывая переносицу. По его тону — скрипучему, пересохшему без выпивки голосу — было слышно, что он в плохом настроении и устал.
— Ранчевые кварталы, так их называют, — сказала Ксандра.
— Да, точно. Неважно. Да заткнись ты, сука! — рявкнул отец, когда дама из навигатора снова вклинилась со своими инструкциями, и выкрутил громкость.
— И у всех типа как разная тематика, — добавила Ксандра, набирая мизинцем блеск для губ. — Есть «Деревня ветров», есть «Призрачная гряда», есть «Дома танцующих ланей». «Знамя духов» — это там, где гольфисты? А самый жирный квартал — «Энкантада», сплошная инвестиционная недвижимость… Малыш, поверни-ка здесь, — сказала она, хватая отца за руку.