Щегол
Шрифт:
Я почуял кровь еще до того, как ее увидел. Светила луна — всего-то полумесяц, но кое-что было видно — и когда я остановился и взглянул ему в лицо, то увидел, что из носа у него льет, а рубашка почернела от крови.
— Господи, — я все никак не мог перевести дух, — ты как вообще?
— Пойдем-ка на детскую площадку, отдышимся, — сказал Борис.
На лице у него живого места не было: глаз заплыл, из жуткой крючкообразной раны на лбу хлещет кровь.
— Борис! Надо идти домой.
Он вскинул бровь:
— Домой?
— Ко мне домой. Да короче. Выглядишь жутко.
Он
— Не-a, перед тем как я покажусь Ксандре, мне надо выпить. Пошли, Поттер. Не хочешь, что ли, чтоб чуток попустило? После такого-то?
Возле заброшенного общественного центра под луной серебром поблескивали горки на детской площадке. Мы сели на бортик фонтана, свесив ноги в его засохшую чашу, и передавали друг другу бутылку до тех пор, пока не потеряли счет времени.
— Никогда такого раньше не видел, — сказал я, вытирая рот тыльной стороной ладони. Звезды слегка подергивались.
Борис, опершись на отставленные назад руки, запрокинув голову, пел себе под нос по-польски.
— Обосраться со страху можно, — сказал я, — от папаши твоего.
— Ага, — бодро подтвердил Борис, вытирая губы о плечо окровавленной рубашки. — Он и убивал. Однажды на шахте забил человека до смерти.
— Да не ври.
— Нет, это правда. Это в Новой Гвинее было. Он попытался выставить все так, будто на человека сверху камни попадали и его убило, но нам все равно сразу после этого пришлось уехать.
Я это обдумал.
— Отец твой не очень, гм, крепкий, — сказал я, — ну, то есть не понимаю, как…
— Не-е, да не кулаками. Этим, как его… — он изобразил резкие удары, — разводным ключом.
Я молчал. В том, как Борис с силой припечатывал воздух воображаемым разводным ключом, было что-то такое, похожее на правду.
Борис заворочался рядом, прикуривая — дымно выдохнул.
— Хочешь? — он отдал сигарету мне, себе прикурил новую, потрогал челюсть костяшками пальцев. — Ай, — сказал он, подвигав ей.
— Больно?
Он сонно рассмеялся и стукнул меня по плечу:
— А ты как думал, придурок?
И вот нас уже снова трясет от хохота, и мы ползаем на четвереньках по щебенке. Я был пьяный, а в голове — высь, холод и до странного ясно. Потом, все в пыли после катания и валяния по земле, мы, пошатываясь, шли домой почти в кромешной темноте, вокруг нас встают великанами ряды заброшенных домов и пустынная ночь, высоко над нами — яркие сколы звезд, за нами семенит Попчик, а мы качаемся из стороны в сторону и хохочем так, что горло снова сводит рвотными позывами и мы еле удерживаемся, чтоб не наблевать у дороги.
Борис что было сил горланил все ту же песенку:
А-а-а, а-а-а, byly sobie kotki dwa. A-a-a, kotki dwa, szarobure…Я
— По-английски!
— Давай, я тебя научу. А-а-а, а-а-а…
— Расскажи, что это значит.
— Ладно, расскажу. «Жили-были два котенка, — пропел Борис, — серо-бурых два котенка… А-а-а-а…»
— Два котенка?
Он попытался мне врезать и чуть не упал.
— Да заткнись! Щас будет самая классная часть. — Вытерев рот ладонью, он запрокинул голову и запел:
Спи, мой милый, С неба дам тебе звезду, Все-все детки спят, И плохие детки спят, Все спят дети, Только ты не спишь, А-а-а-а… Жили-были два котенка…Когда мы добрались до моего дома — адски шумя и цыкая друг на друга, оказалось, что в гараже пусто и дома никого нет.
— Слава богу, — пылко воскликнул Борис и, повалившись на бетонную дорожку, пал ниц перед Господом.
Я ухватил его за воротник:
— Вставай!
В доме, при свете лицо у него было жутким: везде кровь, глаз заплыл до блестящей щелочки.
— Подожди, — сказал я, уронил его на ковер в центре комнаты, а сам поковылял в ванную — поискать, чем бы намазать его рану. Но там были только шампунь и флакончик зеленых духов, которые Ксандра выиграла в какой-то лотерее в «Уинне». Пьяно припоминая какие-то мамины слова про то, что духи, мол, это антисептик в пшиках, я вернулся в гостиную, где Борис пластом лежал на ковре, а Поппер взволнованно обнюхивал его окровавленную рубашку.
— Так, — сказал я, отталкивая собаку, промокая кровавое пятно у него на лбу мокрой тряпкой, — лежи смирно.
Борис дернулся, прорычал:
— Ты чего, блин, делаешь?
— Заткнись ты, — сказал я, убирая волосы у него с глаз.
Он пробормотал что-то по-русски. Я старался действовать поаккуратнее, но был не трезвее Бориса, поэтому, когда я побрызгал рану духами, он взвизгнул и врезал мне по зубам.
— Охуел, что ли? — спросил я, потрогав губу — на пальцах осталась кровь. — Ты смотри, что ты сделал.
— Blyad, — сказал он, закашлявшись, засучив ногами, — вонища какая. Ты, сука, чем меня полил?
Я расхохотался. Никак не мог удержаться.
— Урод! — взревел он, пнув меня так сильно, что я упал. Но он и сам смеялся. Протянул мне руку, чтоб помочь подняться, но я ее лягнул.
— Отвали! — Я хохотал так, что не мог и слова выговорить. — Ты пахнешь Ксандрой!
— Господи, я щас задохнусь. Надо смыть это.
Мы выкатились во двор, по пути скидывая одежду, прыгая на одной ноге, чтоб выпутаться из штанов, и бросились в бассейн: что этого делать не стоило, стало ясно ровно в тот необратимый, опрокинутый миг, когда я, мертвецки пьяный, с подкашивающимися ногами, туда упал. Меня так с размаху приложило холодной водой, что чуть дух не вышибло.