Щепа и судьба
Шрифт:
— Да вишь, браток, — продолжил он заискивающе, — меня этот столб надолго уложил, не знаю когда и отпустят. Лепила грит, не мене месячишка кувыркаться мне придется тут вот. И потом еще с костылем колупаться, грит… — И он выразительно глянул на меня, будто я могу в чем помочь его беде.
Его блатные словечки, типа «грит», «лепила», как на зоне зовут докторов, резали слух и хотелось побыстрей смотаться под благовидным предлогом, но он будто понял и схватил меня за рукав куртки, притянул к себе.
— Так я тебе расскажу, где у меня капканы стоят, туда только на уазике можно сунуться, ни на чем больше не пробраться. Боюсь, сидит там мишка уже, хорошую приваду последний раз разложил. Должен прийти! Я тебе говорю, должен, мамой клянусь, попадет, если уже не сидит…
—
— Да ничего там сложного нет. Подъедешь поближе, машину заглуши, но наружу не выходи, а то он может поблизости где быть, мигом башку открутит. Посиди послушай, он должен будет голос подать, если в капкане. Тогда бери ружье и выбери место, там березки молодые растут, особо не спрячешься, близко не суйся, а так шагов на полсотни стой, чтоб бить наверняка. Он тебя учует, встанет на задние лапы, тогда и стреляй или под левую лопатку У тебя ружье-то какое?
Он словно знал, что когда речь заходит об охоте, а то как ему не знать, мужик ушлый, всю жизнь только и делал, что хитростью жил, потому знал, человек, который хоть раз стрелял из ружья, уже считает себя этаким Следопытом, Зорким Глазом и никак не откажется от возможности добыть зверя. Иначе… Иначе он потеряет достоинство и в своих собственных глазах те, кто узнает о том, уважать его просто перестанут. Это как с женщиной, сказавшей тебе утром, что мужика она не увидела. А тут все серьезней. Если у тебя есть ружье и ты отказываешься применить его, грош тебе цена. Не охотник, а для наших мест, если не охотник, то и не мужик. Знал Вакула, как наступить на больную мозоль, за какую веревочку дернуть. Потому и дослушал его, но ответ свой не сразу дал. Сказал, поищу напарника. На прощание он заявил, что в случае удачи все мясо могу взять себе, а ему должен буду оставить шкуру. А чтоб она не ссохлась, хорошо просыпать ее крупной солью и положить в темное место.
6
Абзац первый
Вышел я из больницы, будто мне самому операцию сделали. В мыслях полный кавардак. С одной стороны — никакого желания не было ехать проверять эти чертовы капканы. А с другой, ужасно хотелось стать добытчиком. И опять вспомнились Дедовы слова: много званых, да мало избранных… Не сказать, что почувствовал себя избранным, но уж так мы все, мужики, устроены, что в душе каждый ощущает себя охотником. Видно, еще с каменного века, когда на мамонтов ходили, живет в нас это самое чувство и изжить его ну никак невозможно… И все одно, до конца ничего не решил — подписываться ли мне на это дело или рукой махнуть, плюнуть и растереть, попросту забыть, будто и не было разговора с Вакулой.
Спросил в приемном покое, где та девушка, змеей покусанная? Ответили, что ввели ей сыворотку и отпустили сразу же. Вышел на крыльцо, но Сабрины там не было. Значит, вызвала такси и уехала домой, решил. Вся из себя разобиженная.
«Да мне какое до того дело! Своих забот хватает, нянчиться с ней, что ли?» — решил не звонить ей, хотя должен был из вежливости что ли поинтересоваться, жива нет ли. Но раз отпустили, значит, жить будет. Меня тоже гадюка кусала по молодости в руку, но тогда я точно пробовал яд высосать, а врач мне потом попенял, мог только хуже себе сделать. Тогда еще сыворотки в нашей больницы не оказалось, и мне поставили какой-то там бодрящий укол и с тем отпустили. Через пару дней рука прошла, а вот ощущение брезгливости и даже испуга, когда руку в траву суешь, осталось. И шрамик небольшой между большим и указательным пальцем на память ношу до сих пор. Сабрине о том говорить не стал, а то бы истолковала все по-своему, и опять я бы виноват остался, что не предупредил или в другом чем. Уж что-что, а причину женщина всегда найдет, чтоб обвинить тебя или в чрезмерной холодности, или в излишней горячности, но готовых признаться в своей вине, хоть в самой незначительной, среди женского пола мне пока встречать не приходилось.
Сел в машину и поехал закупать очередную партию продуктов. Для себя и Джоя. А потом неожиданно завернул в охотничий магазин и купил десяток патронов с пулями под свой калибр. Благо охотничий билет всегда вожу с собой. Продавец поглядел на меня с уважением, но ничего не спросил. А у меня и не было желания разговаривать с ним, поскольку сам не знал, зачем я купил патроны, снаряженные жаканами, как их называют старые охотники-промысловики. Знал многих и стоящих и пустобрехов. Вруны могут такую картину нарисовать, заслушаешься. А правды в их россказнях пшик. Зато настоящие промысловики будут говорить с тобой о чем угодно, но только не о своих охотничьих успехах. Не принято среди них хвастать на этот счет, а то удачи не будет. Странный обычай. Получается, если отмолчаться, то удача будет тебя с нетерпением поджидать, у самой лесной опушки! И стоит ее только поманить, она тут как тут. Другого занятия у нее нет, кроме как охотчих людей на добычу наводить…
Абзац второй
Пока ехал обратно, обдумывал и так и сяк, чем мне может грозить встреча с пойманным в капкан медведем. Слышать мне на этот счет приходилось разное. И не понять, где правда, а где тот добытчик врет и глазом не моргнет, а сам наверняка думает, мол, хорошо я этого лоха развел. Небылицу рассказал, а тот, я то есть, и поверил. Рассказывали они, что некоторые медведи, пойманные в петлю или в капкан, смерть свою чуют и ведут себя, будто дети малые, прикрывают голову лапами, ждут выстрела. А другие, дескать, наоборот, начинают рваться рычать грозно и принимают смерть в полный рост, как коммунист перед расстрелом, едва ли интернационал не поют. Поскольку сам ни в чем подобном не участвовал, то вопросов лишних не задавал, а лишь слушал и согласно кивал головой. Сам-то раньше никогда не думал выйти один на один с медведем, как-то не было у меня к тому подобной перспективы и до сегодняшнего дня даже не помышлял о встрече с косолапым. Да и сейчас, если честно, до конца не решил, будет ли она…
Джой поджидал меня на улице, притаившись в тени несколько лет назад посаженной мной ели. Елочка хорошо принялась на плодородной деревенской почве и вымахала уже до крыши дома, широко раскинув свои ветки-лапочки и обильно осыпая по осени землю возле ствола опавшей хвоей. А чуть подальше моими же стараниями сидели несколько березок и сосенка, нисколько не мешавшие друг другу тянуть свои тонкие макушки в небесную высь. Но вот Джою почему-то не нравилась ни береза, ни сосна, а именно елка, достававшая лапами до самой земли. Он залазил под них и высовывал наружу лишь свой коричневый нос, наблюдая за всем, что происходит вокруг.
А наблюдать, собственно говоря, было особо незачем. Разве что любопытствующая сорока усядется на забор, проверить, не осталось ли в собачьей миске остатков еды, чтоб внаглую стащить хоть щепоть перловой каши или кусок вареной картошки. Подозреваю, занималась она этим гоп-стопом не столько от голода, как из желания досадить покалеченному псу, что тут же выскакивал из-под елочных лап и ковылял с громким тявканьем к крыльцу. А может, у них игра такая на интерес. Тот и другой знали ее результат: сорока, что благополучно уберется восвояси, а Джой, создавая видимость раздосадованного таким хулиганством хозяина, особой прыти не проявлял и тут же возвращался обратно под елку.
Лапа у него почти зажила, во всяком случае кровь уже не сочилась и тонкая кожица затянула болячку. Но главная беда заключалась в том, что на больную лапу наступать он не мог и нес ее на отлете перед собой, словно полководец, посылающий войска на приступ.
Первые дни, когда он начал выходить из дома, дальше крыльца его маршрут не распространялся, и он ложился под навесом, где оставался в хорошую погоду до самого вечера. Уже тогда сороки, распознав его немощность, начали похищать недоеденные куски из его миски. И он какое-то время не обращал на них внимания, смирившись со своей участью калеки. Но потом самолюбие его взыграло, и он предпринял несколько бесполезных бросков в их сторону.