Щепа и судьба
Шрифт:
И еще одно откровение… Кладбище сделалось для меня неким священным местом. Как молодожены идут с цветами к Вечному огню, так и меня в самые ответственные минуты моей жизни тянуло к родным могилам. Учась в институте, у меня выработался некий ритуал: в день сдачи экзамена посетить укрытую в тиши деревьев нашу семейную оградку. Постоять там несколько минут, поделиться сокровенным, а потом уже спешить в подгорную часть города, на экзамен в институтскую аудиторию. И когда требовалось решить что-то важное, шел опять туда же. Советовался, просил благословления. Не думаю, что это говорят во мне отголоски язычества или еще чего-то подобного, но долгие годы мой алтарь, где я свершал важное лишь для одного меня священнодействие, находился именно там. Пусть каждый истолкует это на свой лад.
НЕСПОРТИВНЫЙ ЛАГЕРЬ
Иртыш для нашего города был не только много веков главным кормильцем и средством передвижения, но еще и основным местом отдыха. В советские времена по его правому берегу раскинулись всяческие базы отдыха местных предприятий и несколько детских, как их тогда называли, «пионерских» лагерей. Стоит ли говорить, что даже какое-то подобие комфорта и обустроенности там отсутствовало начисто. Нет, к приезду высокого начальства территория приводилась в относительный порядок, детки строем под звуки горна и барабанную дробь выходили на линейки, устраивался концерт, и удовлетворенная комиссия, сытно пообедав, убывала в полной уверенности исполненного долга. Все огрехи списывались на лагерную приближенность к военно-полевым условиям, дескать, пусть детки вкусят в полной мере прелести сибирской природы с комарами и полчищами слепней, а потом сочтут за счастье, что вернулись домой живыми и здоровыми, надышавшись вволю чистого воздуха. Систему не переделаешь, и задним числом говорить сейчас о чем-то, что было и как оно могло бы быть, просто бесполезно.
Вряд ли и мне тогда могло прийти в голову что-то изменить, переделать, скорее наоборот, был безумно счастлив, оказавшись сразу после окончания института на пару месяцев в штате так называемого спортивного лагеря, раскинувшего свой нестройные палаточные шатры армейского образца на берегу могучей реки. Определили меня туда в качестве фотографа и звукотехника при регулярном трехразовом питании и почти полной незанятости сколько-нибудь значимой работой. Да еще и в индивидуальной брезентовой палатке, стоящей на самом отшибе. Я был полностью предоставлен самому себе: мог идти рыбачить, особенно если выпадал метляк (мотылек, чьи личинки выползают из речного ила), на который тогда изумительно клевала стерлядь.
Там же перезнакомился с местными браконьерами, впрочем, таковыми не считавшимися, потому как у них была специальная бумага от рыбнадзора, разрешающая беспрепятственный отлов любой рыбы, начиная от ершей и чебаков, включая нельму и осетров якобы на нужды лагерных воспитанников. На самом же деле тот промысел был поставлен практически на промышленную основу поскольку большая часть улова шла на приношения высокому местному начальству, которое от щедрот своих снабжало лагерь и бензином, и автотранспортом, и всяческими строительными материалами.
Лагерный директор с утра будил состоящих в штате на разных должностях сторожей и электриков, исполнявших негласно роль рыбаков и почти каждую ночь проводивших на реке со сплавными сетями. Он забирал у них добычу, садился в машину и отбывал в город. Нет, он не занимался торговлей рыбой ценных пород, а пускал ее в сложный оборот, умасливая сидящих в высоких кабинетах медиков, строителей, гаишников, и все во благо того самого лагеря, которым он заведовал. А потому буквально за несколько лет на месте брезентовых палаток были возведены блочные корпуса, столовая, баня, административное здание и все без малейших затрат со стороны Министерства образования или иных, имеющих к тому прямое отношение ведомств. Причем без всяческих чертежей и планирования? Чисто по-русски, на глазок и по собственному разумению. Вряд ли сам начальник имел с этого хоть какую-то ощутимую выгоду, кроме неуемного желания быть полноправным хозяином (причем неофициальным) всех этих сооружений, часть из которых была списана или где-то брошена. Был случай, когда со дна реки подняли целую затонувшую баржу с бетонными панелями. Все шло в дело.
Можно только удивляться и восхищаться умению и
Но пришли перестроечные времена, кто-то катанул на него телегу в соответствующие органы, грянула проверка, и директора поволокли на цугундер. Предъявить ему какую-то статью из уголовного кодекса, видимо, не смогли, а может, не захотели, поскольку за спиной его стояли сильные покровители. Но лагерь был лишен официального статуса, сторожей сняли, электричество отцепили, водопровод и отопление благополучно разморозили, все оборудование постепенно растащили, демонтировали и сами здания. На месте того полуофициалыюго лагеря со временем возвели престижные дачи и коттеджи, и все труды энтузиаста-подпольщика пошли прахом.
Он сильно переживал по этому поводу, то ли из-за детей, что лишились возможности хоть на короткий срок выезжать на берег реки, вырвавшись из задавивших старый деревянный Тобольск многоэтажек, то ли из-за потери своего дорогого детища, в которое он вложил столько сил и надежд, будучи практически его собственником и хозяином.
Впрочем, его высокие покровители в скором будущем нашли ему очередное применение на поприще по борьбе с ценным сибирским рыбным поголовьем, опять же, как понимаю, не без своего сугубо личного интереса. Теперь уже на вполне официальном уровне и при солидном статусе, причем в совершенно иной отрасли, называть которую не считаю нужным.
И там он не ударил в грязь лицом, развернулся широко и с размахом, и хотя все горожане чуть ли не вслух обсуждали причины крутого поворота в его карьере, но предпочитали оставлять эти разговоры за порогом собственной квартиры, потому, как и в столице, остается еще множество почитателей свежей сибирской рыбки, дающей не только здоровье, но и могущество. В определенных кругах. Так что и волки сыты, и овцы целы.
А вот с рыбой хуже. Она в последнее время чуть ли не вся куда-то вдруг исчезла, и пришлось открывать целые фермерские хозяйства для ее выращивания. Но вряд ли ей это поможет, пока она будет в цене и одним из самых желанных презентов для власть имущих. Так что остается ждать, что случится раньше: или рыба в Сибири исчезнет полностью, или начальственные пристрастия в корне поменяются на какие-то заморские деликатесы.
Но что скрывать, и мне удалось в свои молодые годы урвать кусочек речного счастья, когда с восходом солнца можно было без спроса у спящего сторожа завести лагерную моторку, дать круг по зеркальной глади не проснувшейся еще реки, на полном ходу влететь в устье разлившегося иртышского притока малой речушки, лучащегося острыми световыми лучиками, прорезающимися через склоненные к воде покосившиеся стволы много чего повидавших на своем веку черных силуэтов стоящих по колено в воде, как заправские рыбаки, деревьев. И одной рукой управлять мотором, а другой, чуть приобняв плечо спутницы в накинутой на него влажной от росы брезентовой куртке, уноситься по речному тонкому извиву вдаль от людских взглядов и забот, поднимаясь вверх по извилистой речушке, текущей через покрытые тучными травами луга, оставляя в полном недоумении стада ленивых коров, и, ни о чем не думая, мчаться, мчаться, мчаться, выделывая опасные виражи.
А навстречу нам из водной глади выскакивали тоже молодые мелкие, еще не подросшие рыбешки, а потому жившие пока беззаботно, как и мы, опьяненные безумным видом открывающихся пойменных лугов, где по низовой стороне брели, вспарывая грудью сочную траву, молодые кони, для которых еще не пришла пора подставлять голову под тяжелый хомут и впрягаться в ежедневное рабочее ярмо.
И если накануне моей кончины кто-то поинтересуется, чего бы я хотел более всего на свете, отвечу не задумываясь: в последний разок проплыть ранним утром по той божественной протоке, где обретаешь неведомый и неповторимый восторг от этого божественного мира, краше которого нет ничего на свете.