Щепа и судьба
Шрифт:
Новоявленного героя трудно описать, но все же попробую. То был не человек, хотя очень на него походил. Его можно было назвать и карликом, и циклопом одновременно, потому что при своем малом росте он к тому же имел один-единственный глаз и то на затылке. Подобных мифологических персонажей мне в наших палестинах встречать никогда не приходилось. Но могу точно сказать, что свое происхождение он вел скорее от древних эллинов или от иной сходной с ними народности, почитающей культ мужчины и его главный символ, наряду с другими божествами, которым они поклонялись. Их каменные изваяния и сейчас еще встречаются на далеких берегах теплого Эгейского моря. А вот с какой стати этот циклоп-карлик очутился вдруг среди русских водяных, русалок и банниц, и не представляю. Хотя… кой-какие предположения на этот
И это меня взбесило, даже вывело из себя.
«Где твоя нравственность?! Целомудрие?» — хотелось мне закричать, схватить кочергу и отходить обоих.
«Пока ты жила у меня под крышей, то даже разговоров не допускала на подобную тему, а теперь? Знаешь, как это называется и кто ты после этого?! А такую недотрогу из себя изображала…»
Но фразы лишь рождались в мозгу и не хотели преобразовываться в звуки. Так что я в любом случае утратил контроль за происходящим, оказавшись сторонним наблюдателем. Когда до меня дошел этот факт и осознал, что нахожусь в роли соглядатая то стал даже противен сам себе.
«Вот, значит, каков ты, автор! И мысли твои все об одном и том же, — принялся отчитывать сам себя. — Не удалось по-доброму добиться признания квартирантки, даже доброго словечка в ее адрес не сказал, а туда же… Пригласил этого урода, чтоб он сделал за тебя то, на что сам оказался неспособен. Эх ты, а еще мужиком себя считаешь…»
Все происходящее со мной напоминало некое раздвоение личности, когда человек находился одновременно и у себя дома, и в чьей-то там бане и твердо не может ответить: что есть явь, а где вымысел. Чувства мои обострились, как нюх у гончей, идущей по следу, и теперь уже торопил это мерзкое и гадкое существо, желая знать, видеть, что случится дальше. Но в какой-то момент здравый смысл приказал мне остановиться и не участвовать в том, что сам организовал, режиссировал и был автором всех творящихся непристойностей. Но при этом понимал: если остановить все происходящее, то рассказ мой останется незаконченным и тогда все мои усилия пойдут насмарку.
Единственное, что я мог сделать — это выскочить из проклятой бани и оставаться какое-то время снаружи, слушая неистовые вопли, завывания, словно там, в бане, творилась сатанинская оргия, и печатать, печатать, печатать…
А из бани действительно неслись звуки самые непристойные, каких прежде слышать мне и в жизни не приходилось. Аж морозец пробежал по коже. И самое удивительное, меня неудержимо влекло внутрь, чтоб увидеть все своими глазами, а может, даже и поучаствовать, и тоже безудержно орать, выть, стонать, реветь диким зверем. Но неожиданно все прекратилось… Едва слушающимися пальцами смог закончить рассказ, после чего повалился прямо головой на машинку, на измятые листы бумаги и… заплакал. Что это было? Слезы жалости к своей героине? Или раскаянье автора, сотворившего жуткий сюжет и тем самым отомстившего, хоть таким образом той, что появилась в его жизни на короткий срок, заставила поверить в несбыточное, а потом исчезла, тем самым словно в душу плюнула.
Тогда я не знал, что сотворил — добро или зло, написав тот самый первый рассказ. После него пошли другие, а потом собралась и целая книга с мистическими сюжетами, собранными в один сборник. Уже не помню, торжествовал ли или роились в душе некие сомнения в правильности поступка. Значительно позже, слегка поумнев, заметив кое-какую связь между тем, что ты создаешь, пишешь, выпускаешь в свет, и судьбами людей, ставших прообразом твоих литературных героев. И вот что я вам скажу совершенно откровенно: теперь я боюсь делать это, поскольку связь между человеком живым и героем литературным, с него списанным, несомненно, прослеживалась.
Развязка внесюжетная, но неизбежная
…Уже через много лет встретил в другом городе, где оказался по каким-то своим делам, совершенно случайно свою героиню-кришнаитку и едва узнал. Она медленно брела в стороне от шумного людского потока, опустив вниз глаза, словно что-то потеряла на многолюдной улице и никак не может найти. На ее плече висел точно такой же, как оставленный у меня, этюдник, поблекший и обшарпанный, как любая вещь, к которой относятся без должного уважения. И что поразительно — она стала чем-то напоминать ту самую старуху, которая в моем повествовании тащила в баню похожую на художницу героиню. У нее был тот же крючковатый нос, поджатая до крайности нижняя губа, как у человека, лишенного передних зубов, и довершали картину глаза, утратившие былой жизненный блеск и интерес к жизни.
Окликнул ее, и мы недолго поговорили. Из разговора понял, что она все так же одинока, ищет работу. В нескольких местах ей что-то там обещали, а потом неожиданно заявили, что приняли другого человека. Живет у друзей-кришнаитов, где и получает пропитание. Иногда удается продать несколько этюдов заезжим иностранцам или торговцам на рынке. Замуж не собирается и даже не обзавелась другом. Почему? А зачем он ей?
«Меня словно подменили, после того, как побывала в твоей деревне, — тихо призналась она, — словно кто душу вынул. Врачи говорят, будто бы сильно отравилась теми ягодами и затронуты какие-то там рецепторы, но я не верю. Тут что-то другое…» — и она испытующе поглядела на меня.
От ее взгляда мне сделалось не по себе и, сославшись на занятость, поспешил исчезнуть. А когда отошел, оглянулся. Она стояла на том самом месте, где я ее остановил, и что-то беззвучно шептала, как мне показалось, какие-то заклинания, а потом достала из кармана небольшой бронзовый колокольчик, поднесла его к уху и так, позванивая скорее для себя, чем для окружающих, неспешно пошла дальше.
Вот именно в тот момент меня, дурака, невежду, вообразившего себя вершителем судеб, осенило: а ведь та моя литературная героиня после визита в ту чертову баньку тоже, можно сказать, тронулась умом и сделалась посмешищем всей деревни. То была моя компенсация за нанесенную незаслуженно (?) мне обиду. За ее обещания, точнее, мечты принести в мой несуразный домик счастье и малые радости, разделить кров, стол и все, что в таких случаях судьбой положено. Хотела она того или нет, но мечты эти оказались чистейшей воды обманом, и, как подозреваю, она сама даже не верила ни на йоту в возможность предлагаемых ей перспектив совместной жизни, но обещала, дразнила, разжигала огонек надежды. И все это любой нормальный мужик назовет одним подходящим словом — обманом! И никак иначе.
Но в то же время не верилось, будто бы делала она это сознательно, как опытные аферисты разводят вокзального лоха. Что она получила взамен? Чувство удовлетворения? Вряд ли. Скорее всего, не оказалось в ней веры в собственные силы и в возможность осуществить задуманное, довести до конца. А в результате печальное для нас обоих расставание.
«Но тем самым она наказала саму себя, — подумалось мне, — оставшись без веры и близких ей людей, став вечной странницей среди пустых и ненужных, ей же придуманных образов, взятых напрокат из прочитанных в детстве романов. Не пожелав воспринять предназначенную ей участь обыкновенной женщины, полную чаще всего лишений, страданий и потерь, но озаренную малыми радостями и редкими свершениями желаемого. Она решилась обойти житейскую пучину и в результате ушла совсем в иную сторону, страну грез, где нет ничего живого, а лишь тени, которые рассыпаются и исчезают, когда начинается реальная жизнь».
Так думал я тогда, расставшись со своей героиней или с живым и печальным ее прообразом, пытаясь разобраться, что помешало ей найти свою собственную тропинку в этом мире, где миллионы и миллиарды людей живут, как и она, многолетней надеждой достичь вершины собственного счастья и процветания. Большинство не задается вопросом, есть ли в них талант, отличающий от всех других, ради чего лишь по их твердому убеждению и стоит жить, а просто живут и радуются жизни. Так кто же мешает всем на свете жить именно так? Талант? Гордыня? Искушение? Но что-то мешает, коль такие люди не часто, но встречаются.