Щепа и судьба
Шрифт:
Видимо, и моя гостья, приняв идеи кришнаитов за этакую игру, восприняв от них лишь экзотическую сторону, сама того не замечая, сделалась фатом, актрисой по жизни, нимало не задумываясь, чего это ей может стоить. Все ее поведение можно назвать игрой, и об этом мне сказали ее рисунки, которые она постеснялась мне показать, заранее представляя, с какой иронией отнесусь к ним.
Посмотрите вокруг, людей, увлеченных кроссвордами, лотереями, участвующих в различных представлениях и состязаниях, с каждым днем становится все больше. Мы по своим запросам приближаемся к древним римлянам, для которых гладиаторские бои, где судьба побежденного была в их руках, стали потребностью.
Может быть, моя беда как раз в том, что слишком серьезно ко всему отношусь и порой воспринимаю вымысел за чистую монету? Но иначе и быть не может, когда остаешься один на один с дикой природой. Тогда разные там сказочные существа воспринимаются вполне реально и сам порой путаешь собственный вымысел с живыми людьми. Тут уже не до игр и представлений, а начинаешь думать, как бы выжить, не потерять самого себя. Нет, жизнь не игра, для того, кто живет полноценно и ждет заката солнца с единственной мыслью перевести дух от дневных забот, забыться до завтрашнего утра — не до карнавалов!
Но если разобраться, то и мое проживание в сельской глуши не более чем фарс. Я никогда не стану своим для людей, занятых исключительно трудом физическим и терпеливо несущих свой скорбный крест. Недаром слово «крестьянин» есть производное от «креста». Их ноша неимоверно труднее и ответственней, нежели мое бряцанье по клавишам электронной машинки. И вряд ли когда-то думы мои совпадут, сольются с кем-то мне близким по духу, ибо дух всегда одинок и витает сам по себе.
Этюд притчевый
Утром намеревался отвезти в город этюдник с неисполненными замыслами кришнаитки-неудачницы и заодно поинтересоваться ее самочувствием. Не сомневался, кроме проблем с несварением желудка, ничего особенного с ней случиться не должно было. Да и пришла пора попрощаться. Даже представил, как это сделаю: сухо, по-деловому, не вступая ни в какие пререкания. Меня уже не интересовала ее судьба, как, впрочем, и она не проявила интереса к моей. Вот и славненько. Коль встречи были без любви… а что дальше — известно каждому.
Но когда ранним утром раздвинул ситцевые шторки на тусклых своих оконцах, то увидел мерно стекающие по ставням потоки дождя и раскисшую тропинку, ведущую к дороге. Можно себе представить, какова сама дорога в таком случае. Дождь для наших краев примерно то же самое, что цунами для тихоокеанского побережья: жизнь останавливается. Непродолжительный, но обильный дождь за какой-то час размывает грунтовку, как принято называть здесь дорогу без асфальтового покрытия, и обычным видом транспорта попасть в отдаленные деревеньки страны Сибири становится практически невозможно. А вся эта страна и состоит из очень и очень удаленных уголков, где позаботиться о благополучном перемещении ее жителей, даже на самые незначительные расстояния наземным транспортом до сих пор никто не удосужился. Этакая страна Болотия, где каждый в силу природных обстоятельств накрепко привязан к месту своего обитания.
Автобусные маршруты существуют более номинально, чем реально. Так что перспектива моя попасть в больницу к сраженной плодами природы квартирантке как бы сама собой отодвинулась на неопределенный срок. Дождь, судя по вздымавшимся пузырям из успевших скопиться в низменных местах лужиц, обещал быть затяжным, и спорить с этой народной приметой не стоило и пытаться. Видно, не угодна оказалось провидению моя прощальная встреча с художницей.
В город сумел выбраться лишь через неделю и с этюдником на плече заявился в районную больницу, где пожилая медсестра, позевывая, спокойно сообщила мне: «Девку твою на другой день выписали. Таблеток дали… Клизму для верности поставили и айда, гуляй дальше. Пусть только впредь умнее будет и не тянет в рот какую попало гадость».
В тот же день вместе со злосчастным этюдником вернулся обратно в деревню, закинул его на оставшиеся еще от хозяев полати и попытался смодулировать возникшее на этот раз внутри меня непонятное чувство: то ли досады, то ли раздражения. А может, обычной человеческой радости, когда человек чудесным образом освобождается от кучи забот и обязанностей. Но так уж мы устроены, что нам и без дела скучновато, а найдя какое-нибудь себе занятие, поначалу радуемся, а потом и она, работа эта, осточертеет и уже совсем не в радость, а в тягость, только думаем, как бы сбыть ее поскорее и вновь стать свободным. Бывало мужик русский урвет себе правдами-неправдами солидный кусок землицы. Заготовит леса с десяток возов да и начнет строительство. Год строит, другой, а работе его конца-краю не видно. Меж тем семья на глазах растет, жена каждый год новых ребятишек рожает, глядь, а их уже чуть не дюжина. И тут навалится на мужика того грусть великая и все — ни к чему душа не лежит, хоть в омут головой, ничто не мило.
«А подумает-подумает, — да зачем мне все это? Для кого строить, спину гнуть, когда рано ли, поздно ли все одно помирать придется, а на тот свет добро с собой не возьмешь, не утянешь». И сидит он у окна день-деньской, не зная, как горю своему помочь. А сам того и ждет, когда баба отвернется, чтоб к дружку-соседу сбежать и там хапнуть пару кружек браги, в надежде, что жизнь от того веселей пойдет и земля быстрее крутиться начнет.
Есть такая народная притча, когда один мужик, доведенный до полного умопомрачения выпавшими на его долю заботами, явился к батюшке и попросил у того благословления на самоубийство. Батюшка выслушал его и, как ни странно, особо отговаривать не стал… Раз тот настроен так серьезно, никакие увещевания не проймут.
И говорит ему: «Ты, сын мой, послушай меня, а коль не поможет, то поступай как хочешь».
«Все выполню, чего ни скажешь, отец мой духовный, — тот ему в ответ, — только скажи, как поступить, чтоб горю моему помочь».
«Да просьба моя совсем мало-мальская, — батюшка ему ответствует. — Козла где держишь?»
«Знамо дело где — в хлеву, где же еще…»
«А ты его в дом введи, пусть поживет в избе некоторый срок».
Мужик спорить не стал, и как батюшка велел, так и сделал. Ввел козла в жилую избу. Через неделю в храм приходит и чуть не плачет, жалуется: мол, козел проклятущий дерется пребольно, все половицы копытами поистыкал, гадит где попало, шерсть из него лезет, кругом клочки от нее. А уж вонь такая стоит, хоть совсем в дом не заходи.
«Терпи, сын мой, — батюшка, значит, ему спокойно так говорит, — Христос терпел и не такое и нам терпение то завещал. Что же ты за мужик, коль козлиных рогов испугался. Вот, ежели ты с собой покончить собрался, на том свете обязательно в ад попадешь, а там у чертей рога покрепче и вони побольше. Так что терпи, привыкай, как тебе после смерти обитать-то придется…»
Делать нечего, вернулся мужик домой, терпел еще неделю, а в воскресный день опять бегом в храм и бухнулся в ноги к батюшке, уже слез не сдерживает, а бьется, словно в падучей, просит снять с него зарок, разрешить козла из дома выгнать.