Щит и меч. Книга вторая
Шрифт:
— Вы так честолюбивы?
— Я профессионал. У меня свои понятия о чести.
— Совершить убийство для того, чтобы сохранить репутацию безукоризненного разведчика?
— Ну зачем так грубо? Просто устранить. — Спросил: — Вы, очевидно, пришли сюда не один?
— Конечно. Я принял меры, чтобы вы чувствовали себя со мной в полной безопасности.
— И вы не считаете целесообразным ликвидировать меня?
— Ну что вы! — пожурил Вайс. — Разве можно быть таким мнительным?.. — Предложил: — Если вы настроены столь нервно, давайте на этом простимся.
Дуглас
— И вы просто так со мной расстанетесь?
— Но ведь вы, оказывается, работаете здесь не столько затем, чтобы повредить нам, немцам, сколько для того, чтобы принести пользу своим фирмам, заинтересованным в немецких патентах. Вы почти безвредны. Пока я оставлю вас в покое. Но, возможно, вы мне еще пригодитесь. Сидите смирно, я сниму с вас наручники. Без лишних телодвижений. Помните, что вы у меня в руках.
Через минуту дверь за Вайсом закрылась.
Уже на следующий день ему стало известно, что герр Шмидт срочно отбыл из Варшавы: видимо, его призывали неотложные дела фирмы.
47
Эльза за последнее время стала выглядеть совсем плохо: исхудала, осунулась. Теперь ей каждый день приходилось дважды выступать в вечерних представлениях, и это была немалая физическая нагрузка.
О Зубове она сообщала Вайсу только то, что непосредственно относилось к работе. И по сдержанности, с какой она говорила о нем, по ее тоскующему лицу Иоганн видел, что те отношения, которые Зубов по ее же указанию установил с Бригиттой, причиняют Эльзе душевную боль.
Покинув кабаре, Зубов лишился брони, освобождающей его от военной службы, как и других артистов, предназначенных «поддерживать в народе хорошее настроение», — так было сказано в циркуляре Геббельса. Но благодаря связям Бригитты Зубов занял пост инспектора по физической подготовке в организациях «гитлерюгенда», а в ближайшее время рассчитывал и на нечто большее.
Зубов жаловался Эльзе, что Бригитта чрезвычайно ревнива.
По ночам он часто исчезал из дому, чтобы вместе со своими новыми товарищами, среди которых было уже пять поляков, немец-фольксдойч, два словака и один венгр, — с этим интернационалом, как он говорил, подышать «далеко не свежим воздухом»… Ибо там, где пламя пожаров на базах с горючим, пыль от взрывов на складах с боеприпасами и пальба, там не легко дышится.
И когда он под утро возвращался домой, Бригитта, проведшая бессонную ночь в тревожном ожидании, ревнивым оком искала на его лице следы губной помады и нюхала запыленную одежду, страшась обнаружить запах чужих духов.
Ее откровенная ревность не очень тяготила Зубова, скорее, пожалуй, даже льстила его мужскому самолюбию.
При встречах с Эльзой, которую он считал более осведомленной в тонкостях немецкого языка, Зубов деловито вылавливал из ее речи незнакомые слова, внимательно повторял их, запоминал. И не замечал, что такие уроки немецкого языка причиняют ей боль.
И когда Эльза презрительно отзывалась о его немке, Зубов возражал:
— Нет, знаешь, она все-таки ничего. Ее старик полковник был порядочной гадиной,
— Молчи! — с отчаянием просила Эльза. — Я не хочу этого слушать!
— Ну почему же? Ты должна все знать об этой публике, — возражал Зубов. — А ведь Бригитта, в сущности, славная… Не успела окончить гимназию, как ее сунули замуж. Знаешь, я ее иногда просто жалею.
— Ну вот! — негодующе сказала Эльза. — Еще немного — и ты станешь образцовым супругом фашистки.
— Да она не фашистка, она добрая и немного несчастная. Но сейчас, кажется, счастливая. — Похвастал: — И я даже уверен, теперь она будет по-настоящему горевать, когда в ближайшее время снова овдовеет.
— Значит, она тебя любит?
— В том-то и дело. Я даже сам не ожидал. — И Зубов пожал своими могучими плечами. Лицо его было растерянным.
— Ты, наверно, там с ней абсолютно обуржуазился, — гневно заметила Эльза. — Разовьет она у тебя барские наклонности.
— Да нет, она хорошая женщина, — запротестовал Зубов. — Просто ей в жизни не везло. И не такая уж она барахольщица. Предлагает: «Убежим в Швейцарию и там будем жить в горной хижине вдали от всего света…»
— С милым рай и в шалаше, — раздраженно перебила его Эльза.
Зубов сказал задумчиво:
— Действительно, я к ней теперь стал как-то по-хорошему относиться. Понимаешь, последнее время заметил, что она тайком от меня плачет. В чем дело? Приставал-приставал, и вдруг она созналась. Встала на колени и умоляет, чтобы я простил ее. Ну, думаю, засыпался в чем-нибудь, и она меня выдала. А оказалось, смешно сказать, у какого-то ее предка прабабка была не арийка. Ну вот, она призналась, что даже на исповеди это скрывала.
— Значит, особым доверием она тебя дарит?
— Ну как же, она женщина принципиальная. Не захотела обманывать меня, поскольку, по ее мнению, я чистейший и образцовый ариец.
— А при чем здесь ты?
— Но я же ее супруг, с вытекающими отсюда последствиями. Вот и все.
— Влюбился?
— Ну, это ты зря, — возразил Зубов. — Во-первых, ты мне сама велела. Во-вторых, повторяю, я к ней отношусь теперь по-настоящему. А в-третьих, благодаря моему безопасному положению, я могу теперь действовать активнее. С этим венгром, Анталом Шимоном из города Печ, бывшим шахтером, мы разработали планчик операции на шахтах Фюрстенгрубена в окрестностях Освенцима — там необходимейшее сырье для «Фарбен». Кое-что можно затопить, используя паводковые воды, а кое-что и подорвать.
— А по ночам продолжаешь одиночные расправы?
— Чех Ян Шишка оказался отличным снайпером.
— А ты?
Зубов усмехнулся:
— Дилетант спортсмен. Недавно выступил в женском атлетическом клубе. Знаешь унтершарфюрера из гестапо? Бывший чемпион Мюнхена по вольной борьбе. И представь, броском через плечо я швырнул его на ковер так, что он сломал себе ногу, теперь лежит в госпитале. И я послал его жене некоторую сумму, чтобы этим гуманным поступком заслужить благоволение местного общества.