Щит земли русской
Шрифт:
Он знал, что печенеги пасут свои стада неподалеку от Днепра, а с наступлением сумерек перегоняют на займище Ирпеня, доят коров, режут быков и готовят для войска ужин.
Могута уверенно пошел навстречу солнцу. Оно поднялось уже за Днепром, его лучи окрасили в розоватый цвет редкие кучевые облака. В лесу посветлело, стало возможным различать темно—зеленые кусты, которые теснились у ног вековых дубов, кленов, берез и редких в этих местах сосен.
Пройдя около двух поприщ, вышел к Ирпеню недолго стоял в зарослях краснотала, осматривая другой берег, потом медленно ступил в теплую воду и, подняв лук и колчан над головой, переплыл реку. Укрывшись в густых зарослях орешника, переплетенного колючими побегами ежевики, снял и, поеживаясь от ветра, крепко отжал воду из ноговиц и рубахи, встряхнул бережно, опасаясь порвать, оделся. Несколько минут было довольно неприятно, однако вскоре платье
«Теперь усядутся к кострам мясо есть», – вздыхал Могута, бережно, чтобы не ударили по глазам, правой рукой отводил встречные ветки и уверенно шагал по сухой земле, густо устланной прелой прошлогодней листвой, поверх которой добавилось уже и убранство этого года с могучих лесных великанов. И первым начал раздевать покрасневшую свою крону клен.
Когда до берега Днепра осталось не более двух перестрелов, Могута пошел бережнее, иногда останавливаясь и вслушиваясь в птичий гомон – вдруг осторожная сорока откуда-нибудь подаст тревожный знак? А может, и вспугнутый зверь метнется прочь от опасных гостей в им обжитом месте? Знал Могута, что печенеги довольно часто уходят небольшими отрядами в лес ловить укрывающихся там русичей из ближних разоренных поселений, чтобы потом выгодно продать свой полон византийским или иным скупщикам крепких невольников. Но бывало и так, что русичи, исполчившись, заманивали находников в уготовленные заранее места с глубокими ловушками. Напрасно всматривались тогда печенежские князья в страшные для них леса, ожидая своих воинов с богатой добычей… Вот и Днепр!
«Надобно испить воды да съесть хотя бы одну сушеную рыбу», – решил Могута. Осмотрелся, увидел справа укромный суходол, поросший высокими кустами орешника, спустился в него и осторожно двинулся к реке, и когда был уже в полусотне шагов от песка, с полуночной стороны донеслись возбужденные крики, стук многих копыт о сухую землю.
«Дозор печенежский!» – смекнул Могута, упал под куст и тут же боковым зрением – голова его была повернута в сторону Киева – заметил неподалеку под крутым берегом легкий челн и ратников под веслами. Они увидели печенегов, которые вынеслись к берегу Днепра из леса и спешили теперь к этому суходолу, норовя на веслах уйти подальше от опасности. Но на их беду перед челном негаданно оказалась длинная песчаная отмель, и легкое суденышко, налетев на преграду, замерло на месте. Печенеги возликовали. Не менее десяти стрел сорвалось с тетив и со свистом умчались к челну. Русичи успели укрыться за невысоким бортом и щитами. Тут же один из ратников вскинул лук и из-за спины товарища, который теперь держал перед собой оба щита, пустил к берегу встречную стрелу. До печенежских всадников было не более сотни шагов от челна, и Могута безошибочно уловил в конском топоте ржание раненого коня. Крик радости с челна и отчаянный вопль придавленного наездника достигли ушей Могуты одновременно. Вспарывая копытами дерн откоса и землю склона, в суходол спустились восемь печенегов и, не останавливаясь на месте, принялись осыпать стрелами ратников в челне, не давая им возможности из-за щитов отвечать своими стрелами.
«Эх, Могута! К добру ли бог неба и Перун пригнали тебя к этому роковому месту?» – мысленно воскликнул Могута, натянул тетиву и пустил стрелу в спину ближнего к нему печенега – с такого расстояния он мог бы сбить стрелой если не воробья, то горлицу наверняка! Стрела вошла в серую спину всадника и красным наконечником вышла из груди – находник без стона медленно свалился с коня, который, почуяв неладное, взвился на дыбы, сбросил мертвого хозяина и метнулся вверх по суходолу. Не успел вороной поравняться с Могутой, как он вторично спустил натянутую тетиву от правого уха к левому кулаку. И второй всадник, насквозь пронзенный стрелой, ткнулся головой в гриву, некоторое время удержавшись в седле, вместе с другими печенегами продолжал кружиться в страшном танце между Могутой и ратниками в челне. В черном борту челна, в щитах торчало уже не менее двух десятков стрел, вот упали под копыта еще два степняка, а находники в пылу боя так и не могли догадаться, что гибнут их соплеменники не только от метких стрел, летящих со стороны Днепра…
Вскинулся Могута с колен, вышел из-за куста, чтобы лучше было видно всех гарцующих находников, и выпустил очередную стрелу, – Лови, вражий сын! Детям закажете ходить на Русь! – не сдержался и выкрикнул Могута, охваченный азартом отчаянной скоротечной драки с печенежским дозором. – И еще одну в догон!
И только тут разобрались оставшиеся вдвоем конники, что у них за спиной опасность куда страшнее, чем та, которая грозила им с неподвижного челна. Разом обернулись и с удивлением, перешедшим в нескрываемый страх, увидели рядом с кустом орешника огромного русича, который натягивал большой, вполовину человеческого роста лук. Что-то выкрикнув по-своему, вскинули луки и выстрелили, но в спешке, желая опередить русича, не смогли прицелиться понадежнее – одна стрела пролетела сквозь куст и посшибала мелкую листву, а потом вонзилась в склон суходола. Другая просвистела в вершке над головой Могуты и обдала влажное разгоряченное лицо смертоносным дуновением, будто из сырой могилы вдруг пахнуло в очи…
Выстрел Могуты был удачнее: левый печенег успел прикрыть щитом грудь и голову, но стрела ударила в живот, всадник опрокинулся навзничь, конь взбрыкнул ногами, и труп гулко упал на потрескавшееся от зноя желто-серое дно суходола. Оставшийся в живых печенег ударил коня пятками, поднял его на дыбы и рванулся было прочь с места боя, надеясь спастись, но Могута привычным движением руки выдернул стрелу из колчана, кинул ее на лук, оттянул тетиву и с выдохом:
– Не уйти тебе, поганый! – сшиб последнего всадника уже почти на краю суходола. Печенег мягким кулем скатился по склону туда, где в разных позах, скрючившись или вытянув руки и ноги, лежали его соплеменники.
– Ну вот… – как бы подытоживая результат скоротечной схватки, которая длилась, быть может, не более двух минут, проговорил Могута, перевел взгляд с мечущихся по суходолу коней и неподвижных их бывших хозяев на черный, стрелами утыканный челн – не челн, а ощетинившийся рассерженный еж! И охнул от неожиданности – оба ратника лежали в челне недвижно. Над телами, наклонно, торчали несколько стрел с черными оперениями.
– О бог неба! Неужто побиты, и я не сумел им помочь!
Не выпуская лука из руки – как знать, вдруг да еще откуда наедут другие печенеги? – побежал склоном суходола к Днепру. Утопая в песке, а потом и по колена в воде, добрался до челна и, стиснув от горя зубы, помутненными от отчаяния глазами посмотрел на ратников. У младшего возрастом – еще и борода не отросла приличная – все лицо залито кровью: ему стрела ударила в правый висок, и он лежал на спине, прикрывшись от мертвых, как и он, врагов двумя щитами. Старший полусидел, привалившись спиной к борту челна, словно прибитый стрелой к доскам сквозь правое плечо. По епанче, одетой поверх кольчуги, сочилась кровь, из-под бармицы, сдвинутой при падении со лба на затылок, ниспадая на лицо, выбились длинные русые волосы.
– Брате! – негромко позвал Могута, боясь тронуть ратника за локоть, выставленный поверх борта челна. – Брате, ты жив?
Ратник медленно открыл глаза, голубые и мутные от боли. Постепенно взор его просветлел, он сделал попытку выпрямиться на скамье, но лицо сморщилось так, что он сам вряд ли бы узнал в этот миг себя, доведись посмотреться в медное зеркало…
– Как сын мой, Ляшко, в крещении Глеб… Жив ли? – и застонал, едва сдержавшись, чтобы не вскрикнуть, а по щекам вторично прошла гримаса нестерпимой боли. – Боже, словно тупым топором все кости в плече мне переломали! Так что же с Глебом?
– Ему печенеги голову стрелой пробили, – тихо ответил Могута, страшась, что от этой вести ратник и вовсе лишится сознания, потому торопливо добавил: – Надобно укрыться в кустах и перевязать тебе рану. В челне и на виду опасно оставаться, как бы другой дозор не наехал сюда. Мне одному от десятерых не отстреляться из лука.
Ратник прикрыл глаза, из которых потекли горькие слезы утраты сына, видно было, хотел перекреститься по новой вере, и не смог поднять руку выше пояса, она тут же упала, словно кто перерезал ратнику сухожилие в локте.
– Помоги, брате, Глеба из челна поднять… В земле бы укрыть от хищных птиц, – попросил старший ратник, а сам едва смог подняться на ноги, стиснув зубы до белизны в скулах. Могута поднатужился, обеими руками взял ратника за торс, почти вынул из челна и помог пройти по песку к суходолу, из которого, напуганные чужими людьми, вынеслись печенежские кони.
– Худо выйдет, когда кони к табуну прибегут, – заметил ратник, проводив сожалеющим взглядом темно-рыжего, с черным хвостом коня, который последним мелькнул над гранью зеленого суходола и светло-голубого, в редких облаках, неба, а Могута тем временем бережно перевязывав его рану. – Нам бы теперь в седло, да и ходу далее отсюда.