Считалка для утопленниц
Шрифт:
В районном отделении милиции в Дубках к полученной из Липецка ориентировке отнеслись со всей ответственностью. Прежде всего фотографию Клесова показали работникам вокзала. Но его никто не видел. Возможно, и видели, но не обратили внимания, – так решил младший лейтенант Круглов. Потому что внешность у Клесова была самой заурядной. Никаких особых примет – ни шрамов, ни родимых пятен, ни бородавки на носу, на худой конец. Если бы он прихрамывал или рука в гипсе была, – как назло, ничего особенного. Но Круглов был человеком дотошным и решил копать дальше. Он просмотрел списки всех судимых, которые в разное время осели в Дубровке, и организовал обход квартир и домов криминальных элементов. Пускай они таковыми являлись в прошлом, но все равно проверить их не мешало. Круглов опросил и соседей, которые могли заметить незнакомца и обратить на него внимание. Соседи, обычно такие словоохотливые и азартно встревающие в чужую жизнь, на этот раз помочь ничем не могли. Они бы с радостью, да вот беда – никого, ну никогошеньки из чужих не видели. Все свои, хоть и сволочи, но местные. Конечно, и к ним были претензии, но почему-то представители органов власти смотрели на мелкие
Круглов вдумчиво слушал Клесова и задавал отвлекающие вопросы. Он держался подчеркнуто вежливо, обращался с москвичом, как с уважаемым человеком, который вправе просить защиты у родной милиции. Клесов подробно рассказал, что приехал погостить к другу, и тот пригласил его к своим дружбанам в соседнюю деревню Сковородки. Как водится, мужчины три дня кряду гуляли: отмечали знакомство, потом день рождения одного дружбана, годовщину свадьбы второго, крестины новорожденного младенца третьего и поступление в колледж младшего брата четвертого. Правда, сам виновник торжества в это время отсутствовал, поскольку устроился в городе на лето помощником шашлычника. Все это время сумка с деньгами находилась в Дубках в доме кореша Илюшки Витохина. Вчера ночью они вернулись домой, и когда утром Клесов надумал уезжать к родственнику в Липецк, сумка исчезла. Вместе с деньгами. Куда девалась, Илюшка не признается. Клесов решил выбить признание при помощи старого способа – запугивания. Он вовсе не собирался наносить серьезные раны дружку, но Витохин уперся рогом и клялся, что Клесов приехал в Дубки без сумки. Наглая ложь, потому что, уезжая из Москвы с сумкой, Клесов впервые выпустил ее из рук в день приезда в Дубки.
– А откуда у вас такая большая сумма? – Круглов сделал вид, что ничего не знает о происхождении денег.
– Дед подарил, чтобы я домик себе купил в здешних краях, – не моргнув глазом, соврал Клесов.
– Мы разберемся, – солидно заявил Круглов и попросил изложить все вышесказанное на бумаге. А он тем временем на минуточку отлучится, нужно допросить Витохина. А потом проведут очную ставку, вот тогда Клесов еще раз повторит свои обвинения в присутствии представителей закона. Согласен ли на такой расклад Клесов? «Согласен», – последовал немедленный ответ. Клесов уселся писать заявление, Круглов вышел в соседний кабинет и позвонил в Липецк. Тем временем Клесов строчил, выводя непослушной рукой кривенькие буквы, так как все еще был в состоянии нервного возбуждения. Предательство друга его глубоко возмутило. Он не предполагал, что за дверью стоят двое милиционеров на тот случай, если он передумает добиваться справедливости и решит покинуть отделение милиции. Конечно, его можно было бы препроводить в «обезьянник», но у Круглова на этот счет были свои соображения. Гораздо интереснее и круче сдать залетного убийцу липецким ментам вот так, с рук на руки в своем кабинете. Дескать, хоть убийца и с криминальным прошлым и за ним тянется кровавый след из самой Москвы, в Дубках он никому не страшен. Его запросто удалось одурачить и навешать лапшу на уши. То есть Круглов хотел набить цену своим профессиональным качествам.
Клесова даже покормили бутербродом с колбасой и дали выпить крепкого чая, чтобы усыпить его бдительность. Витохина все еще держали в «обезьяннике», голодного и злого, и продержали там совсем недолго, всего четыре часа. Но этого было достаточно для того, чтобы он вконец потерял над собой контроль. Когда его ввели в кабинет Круглова, он, исходя злостью, разве что не бросался на конвой. У Клесова, сытого и довольного оказанным приемом, не возникло ни малейшего подозрения, что его самого того гляди повяжут. Для него стало полной неожиданностью, когда в разгар очной ставки в кабинет по-хозяйски зашли сразу трое ментов и сообщили, что он арестован по подозрению в двойном убийстве. Клесов от потрясения не смог совладать с мышцами своего лица, и челюсть отвалилась сама собой. Витохин тоже поразился подвигам своего бывшего сокамерника и даже зауважал его. После чего решил, что упираться бесполезно и, главное, глупо, потому что ему могут пришить соучастие в убийстве. Ведь дураку понятно: кореш порешил стариков не просто так, а еще и ограбил. Илюшка признался, что сумку с деньгами припрятал в подвале, где хранит картошку, и с радостью вернет ее. Только пускай его отпустят, он к такому беспредельщику, как Клесов, не имеет никакого отношения. А драка – ну и что? С кем не бывает? Это их личное дело. «Отрекся, словно и не чалились вместе», – с горечью подумал Клесов, когда его в наручниках затолкали в машину, и с этой минуты он мог смотреть на белый свет только через решетку.
Круглов остался очень доволен собой, потому что липецкие менты крепко пожали ему руку и выразили свое одобрение по поводу задержания уголовника Клесова.
Долго смеялись сыскари в агентстве «Глория», узнав историю задержания Клесова.
– Я же говорил, у него не все в порядке с мозгами, – сделал заключение Демидов. – Это ж надо так лохануться, будучи в бегах, устроить драку с ножом в руках! А ведь мог еще чуток погулять на воле.
– Сколько веревочке ни виться… – напомнил ему народную мудрость Агеев.
– Конечно, его все равно бы взяли – не в Дубках, так в Липецке, не в Липецке, так в Москве. Этот придурок же был уверен, что на месте преступления «убрал» за собой. Думал, пожар разгорится и уничтожит все следы.
– Но лучше раньше, чем позже, – опять обратился к народной мудрости Агеев. – А то еще кого-нибудь пришил бы. У него же никаких моральных устоев. А мы устроим ему горячую встречу. С корабля на бал – сразу на очную ставку с Гриневым.
Гриневу уже предъявили доказательство его соучастия в убийстве Заботиной. Он пережил немало неприятных минут, когда понял: не зря ему в рот засовывали палочку и брали образец слюны. Кто ж знал, что таким образом определяется малопонятное слово ДНК, что в его случае означало – именно его частицы эпителия, опять-таки непонятное слово, обнаружили под ногтями у Митькиной бабки. Старуха хоть и спала на тот момент, когда Митька дал отмашку пришить ее, проснулась от первого же удара Митькиного ножа. И когда увидела над собой четырех озверевших мужиков, цапнула ближайшего к ней, а им оказался Гринев. Потом, конечно, она уже отбиваться не могла, потому что Гринев навалился на нее и с силой дважды воткнул в ее старческое тело свой столовый нож. Больше, он посчитал, и не нужно было, потому что она сразу обмякла, и когда остальные завершали дело, по сути их удары были уж лишними. Кто ж знал, что, разодрав Гриневу щеку, она подцепила ногтями частицы его кожи! Этого самого эпителия, о котором он сроду не слышал. Вот не зря говорят: век живи – век учись. Ну что ж, в другой раз будет умнее. Утешало одно: он все еще держался молодцом и не раскалывался о том, кто же были остальные подельники. Он даже гордился собой, что на какие только хитрости ни пускались дознаватели, как только ни пытались задурить ему голову, как ни запугивали, он на все их вопросы отвечал одно: был пьян, не помнит, не знает. Пускай менты ищут, только так он может почувствовать свое превосходство над ними.
Гринев не держал зла на Клесова, хотя тот вовремя затихарился, а отдуваться приходилось ему одному. Он бы на месте Митьки сделал так же. Клесов друга не обидел, передал ему бабкино золотишко и разрешил оставить себе долю из выручки. Это уже такая непруха, что Гринева нашли чуть ли не сразу. И кто его заложил? Если бы кто-то из своих, то им бы уже устроили очную ставку. А так получается, что мужики гуляют, а у ментов руки коротки их достать. Тогда кто? Он ни с кем не успел поделиться своими подвигами. Вот эта мысль не давала покоя Гриневу. Потому что хотелось знать имя гада и вынашивать планы мести. Жизнь длинная. И если часть ее он проведет в тюрьме, так что из того? И в зоне люди живут. Зато потом было бы кого прижать. Так сказать, была бы в жизни цель.
18
Степан окинул придирчивым взглядом новую футболку Сергея и неодобрительно заметил:
– Ну, и во что ты вырядился?
– А чего? – не понимая, чем не угодил напарнику, взглянул на надпись на груди Сергей. – Написано на английском, что она военная – «милитари».
– Тьфу ты, а я думал, что ты за войну.
Сергей хмыкнул.
– Еще чего! У меня оба прадеда в войну полегли. Это стиль такой сейчас в моде – военная одежда. Я парень молодой, не могу, как ты, в рубашках ходить, да еще заправлять их в штаны. Вот будет мне сорок восемь, тогда посмотрим.
– А что тебе мои сорок восемь? – обиделся Степан. – Я старый, что ли? Нашел старика!
– Я ж не сказал, что старый. Я имел в виду – солидный, важный господин.
– «Господин», – передразнил Сергея старший товарищ. – Нашел господина. Я из рабоче-крестьянской семьи. Это у тебя в семье господа были.
– И чего плохого? Один дед был врачом, второй инженером. Это не господа. Интеллигенция. Ты что, не с той ноги встал? Как-то реагируешь обостренно. С женой поссорился, что ли?
– Да ну их… – махнул неопределенно рукой Степан. – Вчера Валюшка жене нагрубила, она ей по мордам и звезданула. Дуются теперь друг на друга, на мне зло вымещают.
– Ты не прав, Степан. Держи своих женщин в узде. Это что такое, на тебе отыгрываться? Мужик ты или нет? А своей Валюшке устрой порку. Сегодня как раз суббота. В старину родители по субботам порку устраивали. Читал Горького? Его дед каждую субботу порол. Вырастил человеком. В люди вывел.
– А, помню, – обрадовался Степан. – Мы в школе учили. Книга «В людях» называется.
– Ну, не совсем про это, – уклонился от критики школьных познаний друга Сергей. – В этой-то ничего хорошего о жизни героя нет. Зато уже в зрелом возрасте он прославился, из Италии не вылезал. Вот, думаю, разве плохо в те времена пролетарским писателям жилось? На солнышке грелся на острове Капри, горя не знал.