Считанные дни, или Диалоги обреченных
Шрифт:
Антонио кивнул.
— Я буду у вас гидом. Оторвемся на полную катушку. Я был в Касабланке, фотографировал там лет десять тому назад… подожди, в каком же году? Кажется в тысяча девятьсот восьмидесятом или тысяча девятьсот восемьдесят первом… что-то вроде того. Нас, нескольких журналистов и фотокорреспондентов, пригласило марокканское посольство, а вот куда именно… Наверное, на какой-нибудь конгресс? Сейчас уже забыл.
Поезд остановился на станции, и в скрежете тормозов Антонио почудились звуки далекого перезвона.
— Да замолчите же вы наконец, хулиганье, — закричала женщина,
Лисардо в один прыжок оказался рядом с женщиной.
— Я тебя трогаю? Грязная жирная свинья! — завизжал он.
Женщина подняла на него налившиеся кровью глаза и приготовилась ответить, но Лисардо плюнул ей в лицо, попав в нос. Женщина зашлась в крике.
Тут открылись двери вагона, и компания выскочила на перрон.
Ванесса смеялась как сумасшедшая.
Глава 16
Пыхтя и отдуваясь, мимо Антонио прошла толстая женщина с пластиковым чемоданчиком. С затылка на морщинистую шею текли струйки пота. Скоро она исчезла в недрах безлюдного коридора. Сидевший рядом старик вытащил из кармана пиджака сигарету.
— Кажется, тут нельзя курить, — неуверенно произнес он, скосив глаза на кончик сигареты.
— Нельзя, — подтвердил Антонио.
— Сколько мне, по-вашему?
— Лет семьдесят?
— Восемьдесят три. — Он победоносно огляделся по сторонам, блеснув из-под бровей маленькими хитрыми глазками. — Я начал курить в двенадцать лет. В те времена курево называлось «квартероном» [49] — такой измельченный табак, смешанный с травкой, его продавали в пакетиках за четвертак, поэтому-то мы и придумали ему такое название: «квартерон», хе-хе-хе. Мне нравилась эта смесь. Да, с тех пор много воды утекло.
49
Квартерон — от испанского слова «cuarto», что означает: медная монета.
Они сидели на деревянной скамейке у стены. Напротив расположились женщина с неподвижным, точно замороженным лицом и одетая во все черное девочка, которая, не переставая, грызла ногти.
Старик продолжал разглагольствовать, обращаясь к Антонио.
— Вот я вам и говорю: все врачи просто шуты гороховые. Какой вред может принести табак? Я вас спрашиваю, отвечайте! Врачи строго-настрого запретили мне курить. А я дожил до восьмидесяти трех годочков. Надо быть полным придурком, чтобы не разрешать мне курить. И еще большим придурком выставляет себя мой сын, когда отбирает у меня сигареты. Я вас спрашиваю: какой вред может принести мне табак теперь, если я курю с двенадцати лет?
Старик встретился взглядом с женщиной, сидевшей напротив. Та беззвучно шевелила губами, словно разговаривала сама с собой.
— Врачи! — прошептала она.
Девочка, одетая в черное, натужно кашлянула и снова принялась за ногти.
— Скажу вам как на духу, — продолжал старик. — В двенадцать лет я уже работал в хлебопекарне и ломал хребет, таская огромные кули с мукой. Хлебопекарня называлась «Булочная Капельянес»
Старик подмигнул Антонио, сипло засмеялся и пошел рассказывать дальше:
— Никто не протестовал, когда парнишка исполнял работу, что по плечу разве только бугаю, а теперь, нате вам, пожалуйста, — оказывается, мне нельзя было курить. Дескать, от этого у меня развилась эмфизема легких. Чушь на постном масле! Почему же тогда, в двенадцать лет, мне разрешали вкалывать? Сейчас, в моем возрасте, уже не важно, сколько я курю.
Женщина, разговаривавшая сама с собой, вдруг затопала ногами и принялась выкручивать себе пальцы. В коридоре показалась медсестра, и женщина, стремительно поднявшись ей навстречу, схватила ее за локоть:
— Сеньорита, послушайте, сеньорита! Умоляю!
— Сеньора, успокойтесь. Еще ничего не известно! — воскликнула медсестра, осторожно отстраняя женщину рукой. — Он в операционной. Не надо спрашивать меня каждую минуту об одном и том же.
Женщина застыла на месте, провожая взглядом фигуру медсестры, которая удалялась по коридору, покачивая бедрами. Перед тем как исчезнуть за дверью, она повернула голову и проговорила:
— Сидите на месте и спокойно ждите.
Женщина тяжело опустилась на скамейку и крепко зажмурила глаза.
— Мой мальчик, — шептала она. — Мой малыш!
— Что? — оживился старик. — Что с вашим мальчиком?
— Моего сына оперируют. — Женщина открыла глаза и бросила тревожный взгляд в конец коридора. — Оперируют моего маленького.
— Все обойдется, — успокоительно шамкал старик. — Вот увидите. Теперь не то, что раньше, теперь в медицине много достижений. Я три раза находился на краю смерти, меня даже соборовали, а я вот он — живехонек!
— Велосипедный руль…
Антонио показалось, что женщина вот-вот заплачет, но та только закусила губу.
— …на него наехала машина, а руль от велосипеда вонзился ему в грудь… в грудь…
— Мама, — девочка в черном с осуждением на нее посмотрела, и женщина снова сомкнула губы в молчании, — хватит уже!
— Вы хотите сказать, что ваш сын… — Старик придвинулся к ней поближе, выставив вперед руку с зажатой в ней сигаретой. — Вашего сына задавила машина?
— Да, его сбила машина и скрылась, — ответила девочка в черном. — Говорят, «Мерседес»… У самого колледжа.
— Мой малыш… мой мальчик… Мы купили ему велосипед на день рождения, велосипед синего цвета. А он взял его с собой в колледж, чтобы похвастаться перед товарищами…
— Мама, мама! Опять ты за свое. — Девочка стукнула мать ладонью по коленке.
— …отец еще не знает… Машина проехала прямо по нему.
Женщина судорожно сглотнула слюну, словно у нее в горле застрял комок, и замолчала, уставившись в стенку, на которой висели старые плакаты, призывавшие профсоюзы ко всеобщей забастовке.
Появились державшиеся за руки Ванесса и Чаро.
— Ну, как? — спросил Антонио. — Достали?
— Да, — бросила Чаро на ходу. — Охранник продал, а заодно и шприц.