Считаю до трех!
Шрифт:
— Тебя не били! — засмеялся отец. — Тебя поучили немножко. Разве так бьют! Вот меня в детстве били так били! Сознание несколько раз терял. А тебе так, объяснили маленечко, чтобы не выпендривался. Чтобы старших уважал… Тем более они тебе добра желают!
Они нагнали всю группу. Пристроились в хвост.
— Ты не злись, — шептал отец примирительно. — Сам благодарить ещё будешь, как вырастешь, тут себя на всю жизнь обеспечить можно. Ты что, я стал бы из-за копеек рисковать?
Он схватил Лёшку за плечи
— А художник твой, разве он из-за копеек с этими урками связался бы? Ни за что! Он — человек международного класса, а это уголовники отпетые! И мне-то с ними страшновато, а ты ещё ерепенишься!
Часа через два они вышли к крепости.
— Ого! — сказал Сява, даже на него она произвела впечатление. — Лихо!
Они сорвали ворота и вошли внутрь.
— Начинайте с крайней избы. Шмонать культурно, чтобы всё ценное взять, — командовал Сява. — Ты как? — спросил он Вадима. — Показывать будешь, что брать?
— Достаньте всё! Потом отберём ценное, — сказал художник, снимая сапоги и крепкими белыми руками выжимая портянку.
Пришедшие рванулись по избам. Вадим и Лёшка остались одни.
Душный полдень стоял над болотом. Солнце жарило вовсю. Хмелела голова от дурмана, болиголова и других неведомых Лёшке трав, сухим деревом пахла мостовая, плесенью и гнилью тянуло из проломов в стене.
Вадим достал сигарету, закурил.
— А помнишь, — сказал он вдруг, — какие были светлячки?!
Кусков вздрогнул от неожиданности.
«Зачем он мне это сказал?» Он посмотрел на художника. Но в памяти уже явилась та ночь, когда они стояли на крыльце и следили за голубыми каплями света, что искрились на глянцевых прохладных листьях яблонь, в небе, медленно плыли между деревьями.
«Зачем он это вспомнил?» Вадим растянулся на тёплых досках мостовой и курил, глядя в небо. Кусков совсем растерялся.
«Может, и действительно, — подумал он, — Вадим взял меня сюда, чтобы убрать свидетеля, но ведь потом он стал другим! Сначала он боялся, что я подсмотрел про плёнку, но ведь потом была и беседа в доме деда Клавдия, и переселение, и эти светлячки».
Лёшка вспомнил, как Вадим комкал и рвал этюды и как радовался там, в избушке, когда нашёл приём… И вчера он сказал: «Можешь смеяться: это моя первая выставка, никогда не думал, что буду так волноваться!»
«Зачем он это сказал?» — ломал голову Лёшка, но Вадим курил, смотрел в небо и молчал.
— Ну-ка покажись! — сказал он, приподымаясь и поворачиваясь к Лёшке. — Красив! Ну да ничего, — сказал он, стиснув зубы, — это ещё только конец первого раунда! Отольются им и твои синяки, и ракетница… Ты думаешь, родился тот человек, который мне приказывать может?
Кусков молчал.
— А Сява — ишак! — зло засмеялся Вадим. — Он даже не представляет, насколько он ишак!
Он встал, потянулся, разминая затёкшую от ходьбы по болотному матрацу спину.
— Они вынесут то, что я укажу. Реставрировать буду я! И что кесарю, а что слесарю — решать буду я. Сява у меня будет на коленях ползать… Я его бить буду не кулаком, но так, что он даже плакать будет бояться!
— Ну и бейте на здоровье! — пробурчал Лёшка. — Я-то тут при чём. Думали — я всё разболтаю… А я ничего не видел! Зря старались! Не видел!
Он хотел сказать ещё про то, что зря его обманывали, зря Вадим пытался поссорить его с Петькой, да и вообще, даже если бы он всё знал, то не разболтал бы, не из таких!
«Я вас всех презираю!» — хотел сказать он. Но Вадим не дал ему говорить.
— Ты мне напомнил моё детство, — сказал он задумчиво. — Я и раньше знал, что ты ничего не разболтаешь… А вообще, мне показалось, что ты не лишён способностей. Во всяком случае, квалифицированного реставратора я из тебя сделаю. Тем более что мне нужен будет помощник!
Он вдруг неожиданно, так что Лёшка ничего не успел сообразить, взъерошил ему волосы.
— И не дай тебе бог узнать, что такое одиночество! — Художник вздохнул и, засунув руки в карманы, пошёл по улице.
«Быть реставратором! Быть рядом с Вадимом», — думал Кусков. Если бы вчера художник сказал ему такое, Лёшка был бы счастливым человеком, но сейчас…
— Я вам не верю! — крикнул он.
Вадим оглянулся и спокойно ответил:
— Ты неглупый парень. Посуди сам, зачем мне тебя обманывать? Ты бы умылся, вид у тебя…
Лёшка вышел за ворота крепости, нашёл лужу и, став на колени, долго отмывал кровь на лице и на рубашке. Умывшись, он осмотрелся. Когда идёшь по болоту и почва ходит под тобою, как пружинный матрац, само собой получается, что смотришь только под ноги, по сторонам смотреть некогда. Сейчас перед Лёшкой тянулось рыжее с белыми подпалинами длинноволокнистого мха, с озерцами воды и кривыми деревьями болото. Никаких ориентиров. Словно в открытом море, не видно берегов, а только застывшие как волны кочки. Рыжее море мха.
«В самом деле, — думал Лёшка. — Зачем Вадиму меня обманывать?»
Он не знал, радоваться ему или огорчаться.
«Стану учеником реставратора. Заработаю кучу денег. Отец же сказал, что тут можно себя на всю жизнь обеспечить!»
И снова мечта о том, как он приедет в школу на машине, предстала перед ним во всей красе.
«Это теперь запросто! — подумал Лёшка. — Отец же говорит, что тут тысячами пахнет».
Об этом было приятно думать, и даже вроде бы синяки болели меньше.
«От трудов праведных не наживёшь палат каменных!» — вдруг словно током ударило мальчишку, когда он вспомнил пословицу, которую тогда, в начале знакомства, сказал Вадим.