Щорс

Карпенко Владимир Васильевич

Приказ № 3

Приказываю всем солдатам и офицерам войск гетмана и Петлюры немедленно явиться для регистрации к коменданту.

За укрывательство такие виновные подлежат суду.

Приказ № 4

Обыски, выемки, реквизиции, аресты и т. п. будут производиться по ордерам чрезвычайной комиссии.

Лица, пытающиеся произвести обыски, реквизиции и т. п. без ордеров или по ордерам,

выданным не чрезвычайной комиссией, должны быть задержаны и доставлены в чрезвычайную комиссию для привлечения к законной ответственности.

Приказ № 5

Приказываем караульным частям по охране революционного порядка г. Киева грабителей беспощадно расстреливать на месте преступления.

Приказ № 6

Продажа спиртных напитков безусловно воспрещается. Винные склады, магазины и распивочные должны быть закрыты. Граждан в нетрезвом виде арестовывать. Продающие спиртные напитки будут преданы военнореволюционному суду, а имущество конфисковано.

Начальник гарнизона г. Киева И. Локатош

Комендант г. Киева Н. Щорс.

Всеведущий комендант полка Гофман предложил разместиться штабу в бывшей резиденции Петлюры.

— Я все там осмотрел. Нас ждут.

Данилюк, переняв построжавший взгляд Щорса, поддержал хозяйственника.

— Николай Александрович, все одно дворец тот охранять нам. Ценности, хоть и царские…

— Бывшие, — обрадовался Гофман. — А теперь наши.

Николай молча потянул с вешалки шинель.

Мрачный на вид дворец занимал целый квартал в аристократической части города — Липках. Не один десяток лет он служил царствующей фамилии резиденцией в Киеве. Недолго довелось «царствовать» в нем Скоропадскому, а еще меньше — Симону Петлюре. Вошли в парадный подъезд. В большом зале, по-видимому приемной, уже выстроилась длинная шеренга людей, одетых в одинаковые темно-синего цвета фраки с блестящими пуговицами. От шеренги отделился осанистый седой человек.

— Я дворецкий, — с поклоном сказал он. — Являюсь старшим из прислуги. Всех нас сорок человек. Мы много лет обслуживаем дворец и его хозяев. Петлюровские молодцы хотели вывезти отсюда ценности, но мы их прятали и отстояли. Во дворце все цело и в порядке. Надеемся, что и вы останетесь нами довольны. Все ключи у меня. Какие будут от вас распоряжения?

Николай усмехнулся.

— То, что вы бережете дворец и его ценности, — правильно. Теперь этот дворец со всем, что в нем имеется, принадлежит трудовому народу. Нам же никакой прислуги не нужно, обслуживаем себя мы сами. Мы осмотрим дворец и займем три-четыре комнаты. Все остальные помещения заприте. За их целость вы отвечаете.

— А как же с нами? — оторопело спросил дворецкий. — Ведь мы все здесь живем.

— Ну и живите пока, как жили. Советская власть обеспечит вас жильем и работой.

День и ночь Николай пропадал в комендатуре. Редко появлялся в царских хоромах. Норовил к обеду. Штабисты собирались в дворцовой столовой — просторном зале, отделанном мореным дубом и цветным мрамором, с лепным потолком. Сидя небольшой кучкой за огромным столом — вместит до роты, — ели борщ и кашу из походной кухни комендантской команды полка. Со стен, казалось, с неудовольствием, как на дворовых людей, глядели на них из богатых рам все украинские гетманы, Портрет последнего — Скоропадского —

у всех вызывал усмешку: к его губам какой-то шутник-богунец прилепил махорочный окурок.

Из комендантской чаши Николай хлебнул в первую же ночь. С темнотой в городе поднялась стрельба. Караульные сперва кидались на каждый выстрел. Кто стрелял? В кого? Больше стрельба бесцельная, бессмысленная; палят свои же, из озорства — сдернул винт с плеча, нажал пальцем, в темный свет как в копейку. Прихватили до десятка. Другие стреляют, мол, вот в ответ. Что велишь? Посадить на гауптвахту? Всех не пересажаешь. Гоняясь за любителями-стрелками, упускали матерых белогвардейцев-провокаторов, паливших в темных закоулках, а то и убийц, грабителей, охотников до чужих душ и кошельков. Оказалось, ночью перед вступлением советских войск в город бежало из Лукьяновской тюрьмы немало бандитов-рецидивистов. Утром вскрылась еще беда — массовые хищения дров, заготовленных для Киева. В Совете ухватились за голову: через неделю город нечем будет отапливать.

Следующая ночь не принесла облегчения. Начались повальные грабежи, убийства. Промышляли «лукьяновцы» и шайки, сбежавшиеся со всей голодной России в сытый край; под видом грабителей орудовали петлюровцы, офицеры без роду и племени. Поползли слухи один другого страшнее — о тучах китайцев-нехристей с кривыми ножами, состоявших на службе у евреев-коммунистов, в Одессе высаживаются какие-то черные из-за дальних морей-океанов, волосатые, зубов полон рот.

Случались ночи, когда Николай добавочно подымал в ружье ротами таращанцев и богунцев. Сам с вечера и до утра не покидал автомобиля, мыкаясь по черным тесным тупикам городских окраин. Газеты пестрели приказами: об ответственности за хищение дров, о сдаче оружия, о борьбе против антисемитизма, о привлечении к ответственности военнослужащих за бесцельную стрельбу, об учете отпуска горючих и смазочных материалов, о правилах проезда военнослужащих в трамваях, об ответственности за распространение провокационных слухов, об учете жилых домов, принадлежащих буржуазии, для переселения в них семей рабочих и т. д.

Приемная комендатуры всегда битком. Толкались жалобщики, просители, частные и от всяческих обществ; нужда в крепкой комендантской руке ощущалась у вновь создаваемых советских учреждений. По-прежнему густо вились журналисты; сторожили они у дверей кабинета, на перекрестках, зная в глаза задрипанный, некогда черный комендантский автомобиль.

Нынче с утра Николай побывал в Казенной палате. Тревожные вести получил от комиссара по охране культурных учреждений и организаций Мазуренко. Какие-то элементы, по всему из «лукьяновцев», рвались ночью в архив; служащие, боясь открытых нападений, отказывались выходить на работу. Там же выдал главному архивариусу охранное свидетельство: «Архив бывшей Киевской Казенной палаты, который имеет историческую ценность, находится под нашей охраной. Служащие архива должны продолжать свою работу и охранять архив от порчи и уничтожения. Ни один документ не может быть выдан из архива без разрешения комиссара по охране культурных учреждений и организаций».

В приемной, проталкиваясь к своей двери, Николай споткнулся взглядом о знакомое лицо. Уже в кабинете, стаскивая шинель, вдруг ощутил горячий прилив к щекам. Никита Буряк! Соученик по фельдшерской школе.

Шел тот на год старше, но это не мешало им водить одну компанию. Из Чернигова Никита. Помнил, по окончании его направляли в военный госпиталь, за крепостной вал. Укорял сам себя: до сей поры не проскочил на Гору. Четыре года! Приказав помощнику выкликнуть того из приемной, с напряжением глядел на дверь.