Щорс
Шрифт:
— К утру доложишь исполнение.
Местечко Седнев лежало в низине; крайние хаты выходили на берег Снова. Родная река. Сердце замлело у Николая, когда поймал в бинокль заснеженную излучину, опушенную на том боку желтым камышком. Версты две до огородов.
Короток январский день. Уже вечереет, а ведь Городню оставили на рассвете. Малиновое солнце над зеленой щеткой сосняка. И вся картина выглядит такой мирной, безмятежно-покойной, что в Голову полезли мысли, далекие от действительности. Мальчишкой он бывал в этом местечке, летом, на телеге, с дедом Михайлой. Вспомнил и хату, у кого останавливались, поили коня, сами сидели за столом под камышовым навесом.
За березняком — ружейная стрельба; прошил дважды короткими очередями пулемет. «Максим», — определил, сдерживая всполохнувшегося коня. Поступило донесение от головного разъезда: полчаса назад в Седнев по дороге из Чернигова вступил курень гайдамаков со станковыми пулеметами на санях, одним орудием и обозом. Орудие и обоз на площади; синежупанники кучно размещаются по хатам, часть пулеметов выдвинута на восточную окраину.
— Что за стрельба? — спросил Данилюк у разведчика.
— Пристрелка обнаковенная, оринтиры приглядывают…
Николай с адъютантами среди конников Божоры; опередил пехоту, тащившуюся следом на крестьянских обывательских подводах. Взяла тревога: пока подоспеют да развернутся для наступления, стемнеет, гайдамаки могут выскочить без потерь. Поделившись с начальником штаба, он послал распоряжение комбату Кощееву пересадить первую роту на сани с лучшими лошадьми и гнать что есть мочи.
— Мы атакуем с тыла. Зайдем этой балкой.
— Лошадью не пробьешься, — выразил сомнение Божора. — Снегу по брюхо.
— Спешимся.
Дали большой крюк по балке; вывела она их к южной окраине, к реке. Десятков до четырех спешенных конников. Подождав последних, негромко, осиливая одышку, Николай подал команду:
— В цепь…
Бежал, увязая в глубоком снегу, полы шинели путались в ногах. Огородами, садами достигли крайних дворов. Слышали, с правой руки разгорелась стрельба. Мешали плетни, клуни; проулки куда-то подевались. Не успели перекрыть главную улочку, уводившую на черниговский шлях. Гайдамаки густой вязкой массой уходили той же самой дорогой, какой недавно пришли; одуревшие от страха ездовые нахлестывали сытых коней. Пол-обоза с дымящимися кухнями осталось на площади; кинули впопыхах и пушку-трехдюймовку с упряжкой и зарядными ящиками.
Подбежал командир первой роты Процек; размахивая карабином, выдавил:
— Николай Александрович… Боялся опоздать… Гнал вовсю!
— Мы вот опоздали… Ушли ведь! Балка подвела…
— Не жалкуй… Все в Чернигове окажутся.
На ночь штаб расположился в школе. Не задерживали долго командиров; выдав приказы на завтра по овладению Черниговом, отправили спать. Укладывались уже и штабные. Квятек собирался тушить лампу. Вбежал в расхристанном полушубке Константин Лугинец. Лица на нем нет.
— Яков… Зубов! Застрелился…
Квятек пугнул матюком. Николай не сводил остановившегося взгляда с черного вестника…
Терял Николай близких и дальних; немало уже оставил после себя могил, братских и отдельных. Но эта утрата… Уму непостижима. Потрясла нелепостью. Дуло — в висок. Возмущение, гнев, дикая душевная боль, оторопь, жалость — все смешалось, спеклось в груди кровавым клубком.
Из Городни Зубов, напросившись, ездил в Семеновку, в штаб дивизии; заскакивал домой, дома узнал новость: невеста, ради которой ехал, вышла замуж. Вернувшись, с горя напился, куролесил на квартире. В политотделе всыпали ему все дружно. Вроде обошлось. А случилось дня через три… Как теперь выяснилось, у Зубова произошел еще разговор; кто-то из бойцов во всеуслышание ему ширнул в глаза: сам-де, мол, хлещешь, сходит с рук, а человека за самогонный аппарат на огород вывел…
В полдень 12 января Чернигов был взят. Операция повторилась седневская. Там участвовали конная разведка да одна рота, а здесь — весь полк. Первый батальон, на санях, с пулеметной командой и конниками, дав за ночь двадцативерстный кружный путь, на рассвете вышел й Десне и перекрыл шоссейную дорогу на Киев; второй батальон ворвался в город по гомельскому шоссе; третий наступал на восточную окраину. Полуокруженные петлюровцы на улицах не оказывали сопротивления. В помощь наступающим выступил подпольный ревком. Упорный бой завязался на Десне, за Киевский мост. Стемнело уже, когда Николай по льду повел батальоны в атаку…
Дорога на Киев открылась. Начдив Иван Локатош денно и нощно подгонял части, не давая отдыха. 10 января в поселке Семеновка издал приказ о формировании дивизии, тем самым узаконил ее существование. Отменил названия у полков — «Богунский», «Таращанский», «Новгород-Северский». Как было, образовал две бригады; в 1-ю вошли 1-й и 2-й полки под временным командованием Щорса. 2-ю бригаду составили 3-й и 4-й (из Нежинского батальона) полки под командованием Ковтуна. Приказ завершил грозными словами: «Вопреки точному приказу Революционного совета Украинской Советской Армии некоторые воинские части сохраняют свою старую организацию и старые названия. Категорически предписывается это своеволие прекратить. Все повстанческие отряды и так называемые полки и самостийные батальоны должны влиться в формируемые советские украинские пехотные и кавалерийские полки. Особые названия могут быть присвоены полкам лишь решением рабоче-крестьянского правительства Украины за особые боевые отличия.
Части, не подчиняющиеся этому приказу, будут считаться враждебными рабоче-крестьянскому делу, и с ними будет поступлено как с таковыми».
Богунцы опустили головы. Как понимать угрозу? Какими словами объяснить бойцам ликвидацию наименования? Николай, обескураженный еще и тем, что не знал, как воспринимать свое «временное» назначение на бригаду, постарался разрядить гнетущее состояние:
— Что ж, будем в боях заново добывать это имя.
Последнюю неделю января 1-я бригада не выходила из боев. Богунцы заняли Козелец; в тот же день таращанцы овладели Нежином. Петлюра уже не помышлял о сохранении Киева; терзала его одна мысль — подольше продержаться, чтобы вывезти из столицы не столько напуганную до смерти Директорию, как ценности, склады с оружием и продовольствием. Под пригородные села Семиполки, Дымерку, Богдановку и Пуховку бросал все новые и новые силы; у Броваров — пригородных позиций — готовился дать генеральное сражение. Лично руководил боем, призывал лечь до последнего солдата. Все не легли; сам «головной атаман» первым покинул «генеральное» сражение.
1 февраля в 2 часа дня бригада ворвалась в Бровары. Впервые так тесно, локоть к локтю, сошлись в бою полки-побратимы — Богунский и Таращанский.
До Киева рукой подать. С колокольни видать золотые купола.
— Ну, Мыкола, ось вин, наш древний Киев! — радостно тряс его Боженко. — Кидай клич — утром буду со своей таращой звонить во все колокола, встречать богунцив.
— Не торопись, батько. В Киев войдем со своей музыкой. В Чернигове богунцы трофеем обзавелись — духовым оркестром.