Щорс
Шрифт:
Понимал, недостаток политработников не позволит организовать скоро центральный политический орган в дивизии. Но малый аппарат ведь можно. По глазам видит, такие же мысли обуревают и политкомиссаров. Даст высказаться, не будет опережать. Кто первый из них? По всему, меж собой они уже обговаривали, наверняка есть и предложения. Ждал от Исаковича — начал Коцар.
— Николай Александрович, мы тут в общем-то обмолвились… Пока суд да дело, придет приказ, подошлют штаты…
Привык к смущающемуся взгляду Никиты. Нет, так и разбирает уколоть усмешкой Одолев соблазн, Николай обращается к Исаковичу:
— Есть и виды какие, Владимир Николаевич?
— Двух могу назвать смело. Редактора дивизионки, Залевского. И вот Коцара.
На другой день политотдел дивизии был создан. Заведующим подива назначен Залевский, отозванный из дивизионной газеты «Красная правда»; Коцар возглавил пока единственный отдел информации. Работа закипела. Учитывались находившиеся в частях политработники, распределялись прибывающие; прежде чем отправить в часть, новичков инструктировали, давали советы и указания. Приходилось первое время действовать самостоятельно — никаких инструкций из политуправления фронта и армии не поступало.
Вскоре в подиве появился третий сотрудник. Допоздна Николай задержался в штабе. Весть сообщил начподив Залевский.
— Николай Александрович, у вас гости…
По тому, как тот недоговаривает, догадался. Не проявили любопытства и штабные, обсевшие просторный круглый стол, заваленный картами. Сделали вид, что это их не касается. Шел через двор, поправляя под ремнем гимнастерку. Знал: где-то в дороге, и все же…
— Вот приехала… — Фрума встретила в горенке.
— И хорошо сделала. Навряд ли выполнил бы я обещание…
— Я поняла это из письма.
За ужином Николай хвалился делами на фронте, сетовал на нехватку командного и политического состава; с увлечением, как мальчишка, говорил о своем сокровенном: открывает школу краскомов. Приготовлено помещение — бывшее епархиальное училище, — подобраны работники, лекторы, строевые командиры.
— Думаю, через неделю приступим к занятиям. Курсанты не собрались. Лучших хлопцев забрали из батальонов. Богунцы выделили до сотни. Столько ждем и таращанцев. Чую, батька Боженко носом крутит, придерживает геройских парней, не хочет расставаться. Не верит, что возвратятся они к нему.
Утром, когда Николай собирался в штаб, Фрума спросила:
— В качестве кого мне представляться?
— Как кого… Жены. Этого мало?
— Нет, не мало…
Во взгляде ее было такое, от чего он оставил дверную ручку.
— Конечно, сидеть без дела, чувствовать себя чужой среди моего окружения… Подив задыхается без людей. Залевский да Коцар. Пойдешь секретарем к ним. Издадим приказ. Поговорю с Исаковичем.
Он привлек ее за хрупкие плечи.
Завертели Николая тыловые будни. Подив один забирал уйму времени. На третий день своего существования провели съезд политкомов. Собрали всех, кого достали коннонарочные и телеграфные провода; кое-кто явился даже из наступающих частей, с Горыни. Спешно создавались комячейки в полках. Удачнее сложилось в Богунской бригаде, стоявшей резервом в окрестностях Житомира. Торжественно открыли клуб в одном из красивых зданий на городской площади. Клуб предназначался в первую очередь для курсантов; политотдельцы тотчас взялись за устройство библиотеки, читальни. Все свободные помещения приспосабливали под культурно-просветительные кружки. Встал вопрос об учителях. Дошло дело до приказа войскам об укомплектовании школ грамотности в частях дивизии преподавательским составом. Учителя должны набираться из среды красноармейцев. Добровольцы. В случае невозможности брать профессионалов через местные биржи труда. Установили и жалованье, временно, впредь до получения ставок из центра.
Там, где стояли войска, инструкторы-политотдельцы укрепляли Советскую власть — создавали комячейки; местным коммунистам помогали при сельисполкомах открывать народные дома, избы-читальни, делились литературой. Инструкторов, обосновавшихся в селах, начали называть крестработниками. Победное шествие дивизии каждый день прибавляло забот; крестработники пробирались в самые глухие и отдаленные села и посады, куда никогда не проникал светлый лучик. Не только читать — газет селяне не видят.
Начподив, измотавшийся, приставал с ножом к горлу. Газет! Газет! Брошюр! Новых революционных пьес, песен. Исакович с усмешкой разводил руками:
— Сам газетчик, знаешь возможности типографии…
— Ничего я не знаю! — кипятился Залевский, ища взглядом поддержки у начдива. — Сколько освобождаем сел!.. Невежество, темнота. Хоть бы дивизионку нашу! Люди печатного слова не видали сроду.
— А бумага?
— Вагон-типографию оставил нам Симон Петлюра, — пояснил Николай. — Сегодня-завтра подгонят. Разжились и бумагой. Тысяч до тридцати увеличим тираж газеты. Выход ежедневный. Рассчитывай и на брошюры, воззвания, листовки. Пьес не обещаю.
— Писать их еще надо, революционные, — поддержал Исакович.
Школе краскомов Николай отдавал всего себя. Не поскупился на лучших людей в дивизии. Взоры всех остановились на Фатееве, бывшем начштадиве, а ныне помогающем Кассэру. Толковый начальник. Видный, бравый, подтянутый; старогвардейская гусарская выправка будет образцом для курсантов. В помощники ему выделили Кирпаноса, молодого, боевого командира. Ломали голову над комиссаром. Свободных политкомов нет. Обещает все политуправление армии. Исакович, обив телеграфные аппараты и телефоны, связывающие с Бердичевом (штабом армии), махнул с досадой рукой.
Николай склонен был ослабить на время политотдел — перекинуть Коцара или Залевского, — не поворачивался язык. Политком сам пришел к такому выводу:
— Кроме некого, Залевского или Никиту…
Выбор пал на Залевского; Коцар возглавит подив.
— Чур, Николай Александрович, — не скрывая огорчения на бритом худом лице, попросил Исакович. — Не подгоняй. Откроем школу и без комиссара. Народу там достаточно. Срамота: Коцар один останется в подиве… Смотаюсь в Бердичев, выколочу хоть парочку подходящих людей.
Подолгу засиживались над составлением учебных программ, боевой и политической. К этому делу привлекались как штабисты, так и политкомы. Предметы ни у кого не вызывали возражений. Николай, помня программу ускоренного курса Виленского военного училища, предложил четыре предмета: стрельба, фортификация, топография, тактика.
— Конечно, и политзанятия, — глянул он предупредительно на Исаковича, сделавшего было свой излюбленный жест — сжал кулак. — Политическим занятиям и культпросвету отводим все вечера.