Сципион Африканский

Бобровникова Татьяна Андреевна

И без того растревоженную толпу разжигали демагоги. Во главе их стоял некий Гай Теренций Варрон, тот самый трибун, который постоянно нападал на диктатора. Патриции с отвращением рассказывали, что он сын торговца-мясника из лавочки и мальчишкой сам помогал отцу в этом «низменном, рабском, грязном занятии» ( Liv., XXII, 25 , 18–19;ср. Val. Max., III, 4 , 4). Он был самонадеян и умел заискивать перед народом ( Plut. Fab., 14). Сейчас он без устали кричал на площади, что разобьет Ганнибала, как только его увидит ( ibid.). Вот этого-то Варрона народ избрал консулом.

Сенат был в ужасе от этого выбора. Ему казалось, что это второй

Фламиний. Чтобы спасти положение, вторым консулом решили выдвинуть Люция Эмилия Павла. То был, по общему мнению, достойный и благородный человек, происходивший из древнего патрицианского рода. Но за несколько лет до начала злосчастной войны он вместе с Ливием был консулом, и обоих их после блестящего триумфа ложно обвинили в утайке денег. Опозоренные судом, они удалились от дел. Но каждый вел себя по-своему. Гордый и мстительный Ливий возненавидел римский народ и отрекся от него, а мягкий Эмилий впал в глубокое уныние. Сейчас его честность и опытность в военном деле заставили отцов остановить свой выбор именно на нем. Запуганный судебным приговором Эмилий с робостью слушал сенаторов. Только чувство долга перед родиной, которое он считал необходимым ставить выше всего, заставило его взяться за это опасное и неблагодарное дело: обуздывать безумие товарища. Уезжая из Рима с тяжелым сердцем, он обещал Фабию сделать все, чтобы не давать боя Ганнибалу.

«Когда я думаю только о себе, Фабий, — сказал он на прощание, — то для меня вражьи копья лучше нового суда сограждан. Но коль скоро таковы нужды государства, я предпочту, руководя войском, услышать похвалу от тебя, нежели от всех прочих, навязывающих мне противоположные решения» ( Plut. Fab., 14).

Оба консула, утонченный аристократ и бывший лавочник, вместе отправились в Апулию навстречу Ганнибалу. Варрон был настолько безумен, что настоял, чтобы они командовали поочередно — день Эмилий, день — Теренций ( Plut. Fab., 15). Ганнибал делал все, чтобы вызвать их на бой. Сначала это ему не удавалось из-за твердости Эмилия. Варрон рвал на себе волосы, крича, что его лишают великолепного триумфа. Но долго так продолжаться не могло. Командование перешло к Варрону, и он решил дать битву.

Противники расположились у местечка Канны возле реки Ауфид. У Ганнибала было 40 тысяч пехотинцев и 10 тысяч всадников, римская армия насчитывала более 80 тысяч воинов. Но искусство полководца свело на нет все эти преимущества. Римляне опять были выданы врагу безумным военачальником. Говорят, Ганнибал, глядя на расположение войск, заметил: «Мне было бы еще удобнее, если бы он передал мне их связанными» ( Liv., XXII, 49 , 4; Plut. Fab., 26).

Войска медленно сходились. Римляне с изумлением глядели на разноплеменные ряды врагов: здесь были и огромные, обнаженные по пояс галлы с рыжими косматыми волосами, испанцы в туниках, блестевших пурпуром и золотом, и африканцы, одетые в римские доспехи, снятые с убитых ( Liv., XXII, 46 , 4–6). Никогда прежде не сходились такие огромные армии. Исход битвы был ужасен для римлян. Сражение быстро превратилось в резню. Римляне были окружены и почти целиком истреблены. Смерть настигала их и на обоих берегах реки, и в воде. Пало немногим менее 70 тысяч, около 10 тысяч попало в плен, спаслось же из всего огромного войска меньше 3 тысяч ( Polyb., III, 117 , 3). Среди моря крови и смерти, которая глядела отовсюду, молодой патриций Гней Корнелий Лентул скакал с поля боя на коне. Вдруг он заметил окровавленного человека, неподвижно сидящего на камне. Вглядевшись, он узнал консула Эмилия. С внезапным порывом юноша воскликнул:

— Ты менее всех виноват в сегодняшнем несчастье! Возьми моего коня и беги!

Но консул отвечал, что ни живым, ни мертвым не покинет своих воинов, что не хочет вновь быть осужденным народом или пытаться оправдаться, сваливая вину на своего коллегу. Он просил передать римлянам, чтобы они укрепляли город, а Фабию, что он сделал все, чтобы избежать битвы. Но тут налетели враги и похоронили консула под тучей дротиков, а Лентула унес конь ( Liv., XXII, 49 , 6–12; Plut. Fab., 16;ср. Polyb., III, 116 , 2).

Кроме Эмилия, пали оба консула прошлого года, «люди доблестные и в битве показавшие себя достойными сынами Рима» ( Polyb., III, 116 , 11), и Минуций, начальник конницы при диктаторе Фабии. Спасся бегством лишь консул Варрон, «человек постыдно бежавший и власть свою употребивший во вред собственной родине» ( Polyb., III, 116 , 13). Это был решительный и страшный удар. Италия дрогнула и почти вся перешла к врагу, «совершенно разочаровавшись в том, что римляне смогут восстановить свое положение» ( Orosius, 4, 16 , 10; Liv., XXII, 61 , 10–12; Polyb., III, 118 , 2–4). Перед лицом врага римляне остались совершенно одни. Поля были выжжены, почти все боеспособные мужчины вырезаны. Во всем мире их похоронили. Царю македонян Филиппу шепотом сообщили во время Немейских игр, что римляне сокрушены ( Polyb., V, 101 , 5–10). Магон, брат Ганнибала, поспешил в Карфаген с радостной вестью. Он доложил в Совете о полной и решительной победе и при этом сделал картинный жест. Он велел внести огромную амфору и высыпал ее содержимое на пол. К изумлению карфагенян из сосуда посыпались золотые кольца. Золотому потоку не было конца, он покрыл весь пол огромного храма. Такие кольца, сказал тогда Магон, носят в Риме только сенаторы и всадники. Можете себе представить, сколько же пало рядовых воинов ( Liv., XXIII, 11 , 7; 13 , 8).

А в Риме все обезумели от ужаса. Женщины, рыдая, носились по улицам или же часами неподвижно стояли у ворот, ожидая вестей о мужьях, братьях, сыновьях. Сенат попробовал собраться, но отцы ничего не могли понять, ибо в ушах их звенели отчаянные стоны женщин. Страшное горе и страх нависли над городом. Ганнибала ждали с минуты на минуту. Вот тут-то и помогла выдержка Фабия. Он всех утешал, ободрял, казался прямо-таки воплощением власти и силы ( Plut. Fab., 17). Ему удалось организовать некое подобие обороны Рима. Он запер ворота, женщинам велел сидеть дома и не тревожить народ своими воплями. А через месяц пусть снимают траур и, как велит долг, усердно молят богов за Рим.

А Ганнибал? Где он был в эти роковые дни? Почему не пошел прямо на Рим, как предполагал Эмилий Павел, да и все римляне? Он не двигался с места, по-видимому, спокойно ожидая, когда явятся к нему римские послы с мольбой о мире. Но послов не было. Наконец он сам отправил в Рим вестника для переговоров. У ворот его встретил ликтор с приказанием немедленно покинуть территорию города ( Dio., frg. 36). Ганнибал ошибся. Никто и не помышлял о мире. «Невзирая на понесенные в битвах тяжкие поражения, на потерю чуть не всех союзников, на то, что с минуты на минуту опасность угрожала самому существованию города, невзирая на это, сенаторы… не забыли веления долга. …И Ганнибал не столько радовался победе, сколько изумлялся и унывал при виде несокрушимого мужества, какое эти люди проявили в принятом решении» ( Polyb., VI, 58 , 7–13).

Глава III. ЮНОСТЬ СЦИПИОНА

«Может, я светом явлюсь аргивянам»

(Илиада, XVI, 39)

ЯВЛЕНИЕ ГЕРОЯ

В то время как Гамилькар Барка сражался в Иберии, лелея замыслы войны с Римом, в те дни, когда он учил сыновей вечной ненависти к Риму, в этом самом Риме родился мальчик, которому суждено было навсегда сокрушить могущество Карфагена. Его звали Публий Корнелий Сципион (род. около 235 г. до н. э.). ^{6} Он происходил из знатнейшего патрицианского рода. Замечательно, что далекие предки его и по отцу, и по матери были этруски. ^{7} Отец его был тот самый Публий Корнелий Сципион, который первым из римлян встретился с Ганнибалом и потерпел от него поражение, когда тот спустился с Альп. О матери же его, Помпонии, мы знаем лишь, что она была набожна и постоянно обнимала алтари богов, моля за Публия и его младшего брата Люция. ^{8} Больше ни братьев, ни сестер у Сципиона не было.