Сципион Африканский
Шрифт:
Нам ничего не известно о детстве Публия. Достоверно лишь, что жили его родители небогато. Дом их стоял близ Форума на Тусской улице за Старыми Лавками. Едва Сципион успел снять детскую тогу — торжественный обряд этот совершается в 16 лет, — как началась Ганнибалова война. Вместе с отцом он участвовал в битве при Тицине. «В то время Публию шел семнадцатый год отроду, и он впервые явился на поле сражения» ( Polyb., X, 3 , 4). Консул дал ему для охраны отряд конницы. Битва, как мы помним, была несчастлива для римлян. Самому консулу угрожала смертельная опасность. Вот как рассказывал об этом Полибию лучший друг Сципиона Гай Лелий: «Публий во время сражения увидел, что на отца его напали два или три неприятельских всадника; первым решением его было послать свой отряд на помощь отцу; но устрашенные многочисленностью неприятеля воины его некоторое время медлили, и он… один с изумительной отвагой понесся на врагов, окруживших его отца. Тогда должны были броситься в битву и прочие воины; неприятели в ужасе бежали, а чудесно
Тот, кто на поле боя спас гражданина, удостаивался самой большой чести, о которой только мог мечтать римлянин. Его увенчивали дубовым венком, высшей наградой воина. Где бы ни появился человек в таком венке, перед ним почтительно вставали знатнейшие сенаторы. Ему предоставлены были первые места на всех зрелищах. Он свободен был от общественных повинностей, и его окружало всеобщее благоговейное уважение ( Plin. N.H., XVI, 1–14). А «спасенный всю жизнь чтит своего спасителя, как отца, и обязан угождать ему во всем, как родителю» ( Polyb., VI, 39 , 6). Многие стремились к подобной чести, но немногие ее получали, ибо тут бесполезно было привлекать свидетелей. Нужно было только одно: чтобы спасенный объявил тебя своим спасителем ( Plin., ibid.). Между тем консул Сципион во всеуслышание назвал сына своим спасителем и посулил ему венок «двойной славы, ибо дал ему его император [27] и вместе отец, которого он вырвал у самой смерти» ( Val. Max., V, 4 , 2). И тут Публий совершил один из тех странных, необъяснимых поступков, которые так поражали его современников: «он отказался принять венок от отца» ( Plin. N.H., XVI, 14). Многие разумные люди не захотели верить подобной нелепости: чтобы человек добровольно отказался от награды. Если консулу угрожала смертельная опасность, говорили они, и если нашелся герой, который кинулся в самый ад и избавил его от гибели, то это, конечно же, был какой-нибудь раб, а его, естественно, никак не могли наградить дубовым венком. До Сципиона, несомненно, доходили подобные слухи, но он, по-видимому, считал ниже своего достоинства что-нибудь отрицать и доказывать. Поэтому и по сей день историки недоумевают, кто спас консула, сын или раб. {9}
27
Император — победоносный римский полководец. Здесь имеется в виду просто командующий армией.
Хотя в первой же битве Публий показал себя героем, но грустно, очень грустно началось для него знакомство с войной. Сразу же после выздоровления отец его простился с семьей: он спешил и Иберию, чтобы вместе с братом Гнеем охранять проходы в Италию от пунийцев. Больше Публию не суждено было его увидеть. Дальше все шло хуже и хуже. Поражения следовали за поражениями. И вот наконец роковые Канны. Под чьими знаменами сражался Публий после Тицина, неизвестно. По его словам, он лично присутствовал почти при всех самых страшных поражениях римлян ( Liv., XXVI, 41 , 11). Но о Каннах мы имеем точные сведения. В этой битве Сципион командовал вторым легионом ( Liv., XXII, 53 , 2). В то время ему было около девятнадцати лет.
Жалкие остатки римской армии в беспорядке бежали. На другой день на рассвете Ганнибал объезжал поле сражения. Он был поражен открывшейся картиной: вся огромная равнина, насколько хватало глаз, была завалена трупами. Вперемешку лежали конные и пешие. Порой из груды мертвых тел со стоном приподнимался какой-нибудь раненый, которого привел в себя утренний холод. Враги добивали его. Некоторые были еще живы, но не могли пошевелиться — у них перебиты были голени или бедра и, обнажив шею, они знаками умоляли прикончить их. Другие лежали скорчившись, уткнувшись в землю: они вырыли ногтями в земле ямки и задыхались, зарывшись туда лицом ( Liv., XXII, 51 , 5).
Все повторяли тогда пророчество одного этрусского гадателя: «Потомок троянцев, избегай реки Канны; пусть иноземцы не принудят тебя вступить в бой на Диомедовой равнине. [28] Но ты не поверишь мне, пока не напоишь эту долину своею кровью и пока река не унесет с плодоносной земли в открытое море много тысяч трупов твоих сограждан. Твое мясо будет служить пищей рыбам, птицам и диким зверям, которые населяют земли. Так сказал Юпитер» ( Liv., XXV, 12).
28
Возле Канн был город, основанный по преданию Диомедом.
Уцелевшие беглецы собрались в Канузии. Из всех офицеров осталось в живых только четверо: Квинт Фабий Максим, сын Кунктатора, Публиций Бибул, Аппий Клавдий Пульхр и Публий Сципион. Этим двум последним войска передали командование. Так впервые Публий стал во главе армии ( Liv., XXII, 53 , 1–4). Положение казалось отчаянным. Измученные, израненные, они не имели ни денег, ни снаряжения. Всех охватило какое-то чувство безнадежности. Работа валилась из рук. Однажды, когда на военном совете обсуждались дальнейшие планы, один молодой человек, Люций Фурий Фил, сказал, что напрасно лелеют они надежду, ибо следует оплакивать их родину, которая совершенно погибла. Да будет им известно, что знатные юноши во главе с Люцием Цецилием Метеллом составили заговор и решили бросить родину и своих товарищей и бежать за море. Присутствующие застыли от ужаса. Это добило их. Только один Публий Сципион, «роковой вождь этой войны», по выражению Ливия, ни минуты не раздумывая, схватил меч и бросился к палатке Метелла. Все заговорщики были в сборе и обсуждали план бегства. И тут перед ними предстал Публий. Он выхватил меч, занес его над головами сидящих и воскликнул:
— Я даю великую клятву, что никогда не оставлю Рима и никому другому не позволю его оставить. Если же я лгу, то ты, Юпитер Всеблагой и Величайший, погуби злой смертью меня, мой дом и моих близких. Люций Цецилий, я требую, чтобы ты и все присутствующие повторили эту клятву, а кто не поклянется, пусть знает, что этот меч обнажен против него!
Говорят, что заговорщики оцепенели от страха, словно перед ними стоял сам грозный Ганнибал, а не девятнадцатилетний юноша, вооруженный одним мечом. Они послушно, как дети, повторили требуемые слова и отдали ему свое оружие. Тогда впервые Сципион показал свое умение властвовать над сердцами людей, свойство, которому не устают удивляться современники ( Liv., XXII, 53 , 4–15; Frontin., IV, 7 , 39 ; Dio., 36 , 57, 28; Val. Max., V, 6 , 7). {10}
Публий поднял дух сломленного несчастиями войска, пробудил в нем бодрость и мужество. Его смелость, решительность и находчивость восхитили всех. Рассказ о его новом подвиге передавался из уст в уста. Жители Канузии стали даже чеканить монеты с изображением юного героя. Вскоре Публию удалось отыскать консула Варрона. Оказалось, что он жив и сейчас в Венузии. Римские офицеры послали сказать Варрону, где они, и спрашивали, что им делать. Варрон прибыл к ним сам. Куда девалась прежняя его самоуверенность! Это был обессиленный, сломленный отчаянием человек. Он пал духом настолько, что рыдал перед послами из Капуи, умоляя их спасти Рим. Капуанцы, решив, что римляне совершенно уничтожены, перешли тогда к Ганнибалу. Варрон не способен был ровно ничего предпринять. Оставив военачальником по-прежнему Публия, он уехал в Рим. Сенат встретил этого жалкого человека с гораздо большим почетом, чем когда-то провожал. Ни слова упрека не было сказано. Отцы поблагодарили его за то, что он остался жить, а значит, не потерял надежды на спасение отечества. Ибо многие тогда полностью отчаялись в будущем. Только Публий вселял во всех радостную уверенность в победе.
«Так, военная карьера Сципиона началась при противоречивых обстоятельствах: его собственная смелость засияла ярко, но он видел Ганнибала дважды победителем… Велика должна была быть вера в себя у этого юноши, если даже в тот момент он мог верить, что в будущем никогда не будет возвращаться с поля боя иначе, как победителем». [29]
Канны не были концом войны, как надеялся Ганнибал, но переломным моментом. С этого времени Ганнибал оставил надежду решить все в одной битве, а римляне — когда-нибудь разбить пунийца на поле боя. Теперь он шел по Италии, опустошая села и города. Каждый город задерживал его на месяцы и тем изматывал его силы. Зато страна была истерзана совершенно. Ганнибал превратил в пустыню 400 цветущих городов. Тысячи людей без крова и пищи скитались по стране. Многие из них образовывали партизанские отряды, во главе которых становились какие-нибудь отчаянные центурионы. Некоторые из них довольно долго тревожили Ганнибала, пока их вожаки не складывали где-нибудь свои головы. Тогда и войско рассеивалось.
29
Scullard H. H.Scipio Africanus: Soldier and Politician. Bristol, 1970, p.30.
И все же шаг за шагом, медленно, с невероятным трудом римляне оттесняли врага все дальше на юг. В 212 году до н. э. пали Сиракузы, а в 211 — Капуя, два могучих союзника Ганнибала. «Римляне, много раз побежденные карфагенянами и теперь не дерзавшие стать лицом к лицу против них, тем не менее отказывались склониться перед неприятелем и покинуть поле битвы» ( Polyb., IX, 3 , 6). Они следовали за врагом издали и старательно избегали открытой борьбы ( Polyb., IX, 3 , 8). И несмотря на то, что национальная гордость заставляет Ливия превращать некоторые стычки в великие победы римлян, по словам более трезвого Полибия, они ни разу не победили Ганнибала ( Polyb., frg. 23). Все защитники Италии гибли один за другим: Марцелл, Гракх, Аппий Клавдий.