Сципион Африканский
Шрифт:
Я лучше напомню вам, хоть вы и сами это знаете, как поступали с подобными людьми наши отцы. Именно это поведение помогло им достигнуть такого счастья. (Тут оратор рассказывает, как различные племена Италии вероломно поступали с римлянами, но те их неизменно великодушно прощали.) Ибо благородно и благочестиво не истреблять племена людей, но увещевать их. Что такое претерпели мы от карфагенян, что заставило бы нас изменить свой характер, благодаря которому мы процветали вплоть до нынешнего дня? Может быть, дело в том, что этот город больше тех? Но тем больше он достоин сострадания… А потому я вам советую пожалеть их, дабы не заслужить ненависти людей, памятуя о превратностях человеческого счастья… Нет ничего страшнее безжалостности на войне, ибо божеству это ненавистно, и оно переменчиво… Пренебрегши советом Сципиона, мы оскорбим человека, так любящего родину и такого исключительного полководца, который против нашего желания организовал поход в Африку и, не получив войска, сам собрал армию и добился там таких
Взвесив все это, Сципион велел нам внять мольбам карфагенян. Уступим же их просьбам и нашему полководцу ( Арр. Lyb., 248–287). {42}
Возможно, речи оратора и не тронули бы собрания, но слишком много значило теперь имя Сципиона. У народа оно было всесильно. Вот почему мир был заключен на предложенных условиях. Римский военачальник велел вывести карфагенские корабли в море и сжечь на глазах граждан. Вслед за тем он сделал очень любопытный жест. Мы говорили уже, что отцы решили показать страшную суровость по отношению к беглецам. Но еще суровее были они с римскими пленными. После Канн сенат отказался выкупить пленных, на эти деньги были выкуплены рабы, которые сражались бок о бок с римлянами. Лучше уж рабы, чем трусы, полагали они. Сципион совершенно иначе смотрел на это. Он говорил, что не презирает беглецов, ибо не их трусость была причиной поражения. Сейчас же, когда к нему привели пленников, он встал, взял одного из них за руку и посадил рядом с собой. Этим он показал, что пленные вызывают у него глубокое сострадание и почтение и человек, страдавший от карфагенян, достоин сесть подле римского полководца ( Plut. Reg. et imp. apophegm., Scip. maior, 6).
Окончив все дела, он отплыл на родину. Медленно ехал Сципион по ликующей Италии, и воздух звенел от восторженных криков тысяч людей, вышедших его встречать ( Liv., XXX, 45). Рим ждал его, затаив дыхание. Все последние месяцы римляне были в мучительной тревоге, но вот пришло известие, что Публий разбил в сражении самого Ганнибала и «растоптал гордыню покорившегося Карфагена, принеся согражданам радость, превзошедшую все ожидания» ( Plut. Fab., 28). «Чувства, с какими народ ждал Публия, соответствовали величию его подвигов, а потому великолепие и восторги толпы окружали этого гражданина… Римляне теперь не только чувствовали себя свободными от всякого страха, но и господами врагов своих, поэтому радость их была беспредельна» ( Polyb., XVI, 23).
Наконец триумфальное шествие въехало на Священную дорогу. Как всегда, все были в венках, шли трубачи, ехали повозки, нагруженные добычей, проносили изображения взятых городов… «Потом шли белые быки, а за быками слоны, а потом пленные вожди карфагенян и нумидийцев. Перед самим полководцем шли ликторы в пурпурных хитонах и хор кифаристов и флейтистов, все подпоясанные, в золотых венках, как в этрусских шествиях. Они шли строем, пели и плясали… А потом множество кадильниц и полководец в ярко расписанной колеснице в волнах фимиама. В венце из золота и драгоценных камней, одетый по отеческому обычаю в порфиру, затканную золотыми звездами, он держал в руках скипетр из слоновой кости и лавр, который римляне всегда называют символом победы… А потом войско по когортам и манипулам, все в венках и лаврах» ( Арр. Lyb., 293–297).
Римляне глядели на карфагенское оружие и изображения городов, и все, что они пережили за семнадцать лет, словно ожило перед их глазами. Они вновь содрогались от ужаса, вспоминая Канны, и снова им казалось, что Ганнибал у ворот. И «римляне забыли всякие границы в выражении благодарности богам и любви к виновнику этой необычайной перемены» ( Polyb., XVI, 23).
Действительно, говорят, его чествовали как бога. Рассказывают даже, что ему «хотели поставить статую в Комиции, на Рострах, в Курии, наконец, в самой cellaхрама Юпитера Всеблагого и Величайшего; хотели поместить его изображение в одежде триумфатора среди лож богов на Капитолии» ( Val. Max., VI, 1, 6). {43} Но Публий наотрез отказался от всех этих лестных и соблазнительных предложений, «проявив себя почти столь же великим, отвергая эти почести, как добывая их» ( ibid.). Единственная награда, которую он согласился принять, это прозвище Африканский, которое должно было передаваться его потомкам из поколения в поколение. С тех пор, подражая ему, полководцы начали прибавлять к своему имени названия покоренных областей.
«По завершении торжества римляне в течение многих дней устраивали блестящие игры на средства щедрого Сципиона» ( Polyb., XVI, 23).
КНИГА
Глава I. СНОВА ДОМА
Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства
И стал теперь, как смертные, как мы.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
После ярких кампаний в экзотических далеких странах, населенных дикими народами, после стольких невероятных приключений Публий Сципион наконец вернулся домой к обычной жизни. Прошло почти десять лет с тех пор, как он уехал в Испанию. С настороженным вниманием приглядывался сенат к этому чудесному герою. Слишком уж высоко вознесла его судьба. А демократические государства не менее, чем тирании, безжалостны к великим победителям. Судьба Фемистокла и Мильтиада — яркое тому свидетельство. Отцы с тревогой спрашивали себя, захочет ли гордый победитель отречься от своего блеска и величия и стать частным человеком? И сможет ли он?.. [94]
94
Мысль Скалларда.
В самом деле. Фортуна дала Публию Сципиону огромную неограниченную власть, и за десять лет он успел к ней привыкнуть. Правда, в те годы военное счастье возносило над законами Республики и других полководцев. Марцелл, например, был консулом пять раз, столько же Фабий, Флакк — четыре раза. И все-таки их судьбу нельзя было сравнить с судьбой Публия. Все эти вожди почти не покидали Италии и все время были на глазах квиритов. Когда кончался срок их полномочий, они вновь становились частными людьми. А потом надевали белую тогу соискателя и просили римский народ оказать им милость. Сложив свои полномочия, они давали римлянам отчет в своих действиях, причем зачастую ими бывали недовольны, и победоносный полководец должен был смиренно оправдываться и просить прощения. К тому же всем им было уже много лет, когда Республике понадобились их военные таланты. То были совершенно сложившиеся люди, воспитанные в суровом послушании законам.
Совсем не то Публий. Он получил власть еще мальчиком, тут же уехал, вскоре стал полным, бесконтрольным владыкой дикой богатой страны. Там он отвык от гражданской жизни, от смиренного подчинения законам и властям. Неслыханные победы должны были вскружить ему голову. Он стоял во главе боготворившей его армии. [95] И его воины, и испанцы, и греки, и карфагеняне все его решения приписывали божеству и чуть ли не считали его сыном Юпитера. Варвары называли его царем, союзники — Надеждой и Спасением, [96] пунийцы чеканили монету с его изображением. Полибий прямо говорит, что стоило ему только захотеть и он стал бы царем любой из завоеванных им стран. Такой успех мог опьянить кого угодно. Ведь Александр Македонский превратился из образованного эллина в жестокого деспота, который требовал, чтобы перед ним повергались ниц и называли богом. «Не то что человек, само божество, если можно так выразиться, возомнило бы о себе сверх меры в таком счастье», — говорит о Сципионе Полибий ( Polyb., X, 40 , 9).
95
Испанские солдаты прислали даже в Рим письма, требуя, чтобы их вождя избрали консулом ( Val. Max., VIII, 15, I).
96
Слова послов из Сагунта римскому сенату.
Отцы мельком видели Публия, когда он приехал из Испании. Тогда его поведение показалось им своевольным и дерзким. Он добился командования в Африке почти что силой, он, казалось, презирал сенат и вел себя, по мнению отцов, как высокомерный царь, а не как магистрат римского народа. Все это не обещало в будущем ничего хорошего. И вот теперь он вернулся в блеске славы. Победоносный полководец, победитель Ганнибала, спаситель Италии, завершивший самую страшную войну, какую знал когда-либо Рим. Он был кумиром народа и армии. Не зная, как выразить свой восторг, квириты предложили ему неслыханные, безумные почести, которые грозили ниспровергнуть всю конституцию Рима. [97] И что же?
97
См. примечание 43 к книге первой.