Сдвиг
Шрифт:
Кошка-учительница
В одном маленьком уездном городке N жила и работала кошка-учительница. Сейчас уже никто и не помнит, как она появилась в этом захолустном местечке на самой окраине среднерусской равнины.
А случилось это так…
Как-то утром в одно тамошнее затхлое кадровое агентство кто-то робко постучался — вернее поцарапался — и… Она, скромная, строго и несколько старомодно одетая женщина-кошка, перешагнула порог этого давно уж никем не посещаемого заведения. С минуту повозившись, необычная посетительница достала из кожаного кейса стопочку бумаг в красивой розовой папке; мурлыча, представилась и изложила цель визита: «Мурочка такая-то, окончила университет, работала там-то и там-то, хочу предложить свою кандидатуру на соискание должности учителя в какой-нибудь школе вашего
Поверьте на слово, никто в агентстве не удивился такому странному, но чрезвычайно милому соискателю. Ну, кошка — учительница, эка невидаль? К тому же в городе не хватало хороших педагогов, а у нее, как-никак, университетское образование. Посмотрев документы Мурочки, клерк где-то порылся, поправляя вечно съезжающие на кончик носа очки; что-то поперебирал в картотеке, бормоча: «Так, так, сейчас, сейчас, был у нас где-то запрос на учителя в школу…». И пяти минут не прошло, как он уже выписывал адрес одной муниципальной N-ской школы, где, судя по всему, и суждено было трудиться институтке.
Через день-другой — точных данных нет, да и не важно это, — хвостатая соискательница, предварительно созвонившись с директором школы, пришла знакомиться с будущими коллегами, ну, и самой, понятно, школой. Школа эта была не то чтобы обычная, а… Как бы это сказать? Брошенная это была школа на самой окраине спального квартала угрюмого города N, и от статуса «сельская школа» ее отделяла всего сотня метров. По документам где-то в этом месте город кончался, и начинались сельские угодья, посему учились в школе в основном дети крестьян и фермеров.
Кошку-учительницу приняли хорошо; судя по резюме, работала она прежде в школах с углубленным изучением иностранных языков, и в университете практические занятия вела, и даже в частной школе целый, аж год, преподавала. Ну, так вот, директор сразу чайник поставил и даже печенья достал из своего шкафчика, да конфет. Кошка-учительница лишь махнула хвостиком и вежливо отказалась. «Эх, дурья я башка! Вам же не вкусно это! Ой, как же я не подумал? — искренне запричитал Сергей Геннадьевич Кушнер, простоватый директор школы 181 уездного городка N, — Вам же молочка да селедочки предлагать надо, а я тут с чаем со своим, да с печеньем сладким». Кошка-учительница неожиданно замурлыкала и облизнулась, услышав такие приятные слова: «Молочка…мур, мда, молочка… Мы еще с вами выпьем молочка, если, собственно… А вот, вы спрашивали, моя трудовая книжечка», — и кошка-учительница протянула в пушистой лапке зеленую книжечку.
Конечно, Сергей Геннадьевич сразу влюбился в красавицу и умницу кошку, как, впрочем, и весь педагогический состав, да и ученический тоже. Отзывалась она на Мурку, хоть и без отчества, но строго на «вы». А как иначе? С такой-то кралей только так…
И начался упорный труд на новом месте. Дали классов ей аж пять. Иностранные языки знала она в совершенстве, особенно французский: врожденное — родное для кошек «мур» там часто встречается. Ученики, сплошь из окрестных сел и деревень, знаниями не блистали, и работы у кошки-учительницы был непочатый край.
Жила она одна, снимала крошечную малосемейку в заплеванной кирпичной девятиэтажке в центре города N.
Незаметно прошла четверть, затем другая. Школа заметно преобразилась. И ученики как-то добрей, что ли стали, как-то чище, вылизаннее даже, многие подтянулись в языках, некоторые даже подумывали в иняз рвануть после школы. Весь педагогический коллектив нарадоваться не мог на кошку-учительницу, все хвалил да нахваливал ее. Даже человек из районо приезжал, сидел на открытом уроке. Поговаривают, что хотели кошку-учительницу к президентской премии представить, да отложить решили: мол, на следующий год уж точно представим…
И все бы ничего было, да как по маслу шло, до тех пор, пока в школу не пришел работать…физрук пес Федор…
Часть 2.
Неравномерно щелкали кулиски перелистывания страниц — штырк шмырк тыррр тырк. Чувствительные механизмы следили за движением рук, глаз, ноги и перелистывали страницы исходя из конкретной скорости прочитываемого каждым элементом чтения. Безусловно, быстрее всего читал левый глаз, правый глаз, травмированный еще в юности, читал медленнее, но, как казалось Гимениусу, вдумчивее. Правая рука читала быстрее правого глаза, но медленнее левого, левая рука читала медленнее всех инструментов чтения даже ноги, однако в общем значении процесс чтения шел с высокой устойчивой скоростью, что и было нужно. Пространная тишина пустыни Гоби звучащая в кабинете для чтения удачно дополняла процесс чтения, превращая его из изнурительного труда в легкое удовольствия.
Пару раз Гимениус прерывался. По неотложным вопросам в кабинет заглядывали сотрудники ЛОР (Лаборатория Обработки Рукописей), да небольшая кофе-пауза. От глубокой концентрации мысли организм теряет слишком много воды, которую лучше приятно восполнить чашкой душистого фламандского кофе. Приходил дядюшка Йо-Йо, пожилой книгопечатальщик, приносил модели новых книг, спрашивал Ангелоида какому проекту отдать предпочтение. В руках у него были треугольные книги обратного чтения для северных районов Белого Света и первые шарообразные фолианты фантастических рассказов. Проекты Гимениусу понравились, выбрать, правда, он так и не смог, хотелось осуществить сразу все варианты, но отсутствие лишних золотых ограничивали выбор. Дядюшка Йо-Йо согласился с писателем на предмет выпуска всего спектра новых книжных разработок, Гимениус сослался на поиски денег, решено было печатать ва-банк, надеясь, что деньги найдутся сами собой в процессе организации тиража. Еще заходил Перельман, молодой перспективный редактор, он принес график выпуска ближайших номеров, Гимениус просмотрел бумаги, поставил две сургучные печати и, поблагодарив за работу рыжего редактора, продолжил чтение.
Через несколько часов книги первой закладки были прочитаны. Закладка изданий повторилась и вот новые пять книг заняли свои места на подставках и шарнирах, второй том Оптимиста (ограниченный тираж только для служебного пользования) Гимениус аккуратно воткнул в ложе для чтения правым глазом, он надеялся, что более вдумчивое и медленное чтение позволит ему понять чуть больше о предстоящем Сдвиге. Зашелестели кулиски перелистывания страниц.
Великие писатели Белого Света к коим, безусловно, относился Гимениус 3, имели право использовать в целях защиты своей жизни, как холодное, так и огнестрельное оружие. Гибель Писателя Высшей степени значимости могла привести к исчезновению целого Мира или созвездия Миров объединенных одним центром и одной идеей. Стертые миры, испаряясь, оставляли после себя прогорклый запах подгоревшего на сковородке сливочного масла (А маслицо-то пригорело — по Гамильтону).
Жизнь Писателя охранялась государством и Законом Союза Великих Писателей Белого Света (Незыблемое — незыблемо — по Гамильтону). Гимениус никогда не забывал одеть легкий кевларовый бронежилет, даже дома или работая в саду. Длинноствольные крупнокалиберные барабанные пистолеты в кобурах на поясе, позолоченный филигранью мачете спереди на ремне в ножнах из красного дерева, короткоствольный скорострельный многозарядный дробовик в длинной кожаной кобуре за спиной. Тьмецы — гости с Обратной стороны Белого Света, алчущие смерти любого Писателя, да и простого человека появлялись с регулярностью смены дня и ночи. Червоточины, сквозь которые тьмецы возникали в пространстве Белого Света, образовывались в основном в сельской местности там, где природные катаклизмы несдерживаемые волей писательского слова, находились в свободном состоянии бесконечного изменения. Именно по этим причинам большинство жителей Белого Света находились в защищенных мыслью городах, на земле было 12 больших городов и около ста малых поселений. Из 12 городов Белого Света — 10 городов были столицами, а 2 города провинцией. В больших городах жили не больше полумиллиарда человек в малых поселениях по 100–130 миллионов человек. Люди, живущие на просторах природы — сельские жители ютились в небольших деревенька по миллиону два человек. В виду недоступности и изолированности от цивилизации деревенщина редко контактировала с горожанами. Однако являясь гражданами одного государства деревенские, как бы далеко не находились от центра, подчинялись законам и порядкам Белого Света, их неохотно, но все же допускали в города и как вынужденных переселенцев интегрировали в общество, обучая наукам и способностям жителей Великих Городов Белого Света.