Се?рфер. Запах шторма

Востро Анна

Подходит, упирается руками по обе стороны от моей головы в обелиск и, глядя в глаза, совершает движение, похожее на отжимание. На мгновение губы едва касаются моих. Опирается локтём о камень рядом с моей головой, проводит кончиками пальцев по моей щеке и запускает их в свою беспорядочную шевелюру. Пальцами другой начинает теребить завязки на широком вороте платья. Он смотрит куда-то в сторону, за памятник, в одну точку. Эти завораживающие глаза снова так близко и одновременно так далеко! И сейчас они полны грусти.

Некоторое время задумчиво разглядываю пустынную

дорогу к обелиску.

— Зачем мы здесь? — поднимаю на него взгляд, замечая, как он, переведя глаза на меня, тут же опускает их вниз.

— Тут живописно, тихо, безлюдно…

Пауза. Свист ветра.

— Твой отец, он умер, когда ему было двадцать восемь? — решаюсь спросить я, вспомнив комментарий Лёши в машине по пути на Клемуху.

— Да. Автомобильная авария, — немного помолчав, всё же отвечает он.

— Сколько тебе было тогда?

— Семь.

— Гм, уже достаточно лет, чтобы помнить. Тебе его очень сильно не хватало?

Бросает на меня мимолётный взгляд.

— Да — очень! И сейчас не хватает.

— Знаешь, мне моего тоже очень не хватает. Хотя он до сих пор жив.

— Не общаетесь?

— Изредка общаемся, если это можно назвать общением. И росла я с отцом, но … Всё сложно …

— Обижал? — устремляет на меня внимательный взгляд

— Физически нет. Словами — постоянно. Знаешь, я считаю, что для ребенка лучше жить вообще без отца, чем в семье, где отец пьёт, и родители постоянно конфликтуют друг с другом и травмируют психику детей! — восклицаю эмоционально.

Лёгкое успокаивающее поглаживание пальцев по моему плечу.

— Согласен! А был кто-то из близких родственников мужчин, чей авторитет был для тебя ощутимым?

— Да. Мой дед по материнской линии. А у тебя? Был кто-то после гибели отца?

— Только дядя и отчим. Но это было совсем не то влияние, которого бы мне хотелось.

— Почему?

— Давай сменим тему! — отрывистый тяжёлый вздох.

— Давай. На какую?

Кир замолкает и не предлагает никакой темы взамен. Поднимаю голову вверх. Самолёт-флюгер со скрипом то поворачивается на фоне ярко голубого неба, то замирает на месте.

Чувствую, как пальцы, которые только что теребили завязки платья, принимаются поглаживать мои скулы и шею. Широкий подол продолжает развиваться по бокам моего тела, словно парус, сдерживаемый только красным платком и его бёдрами, которые плотно прижимаются. Губы Кир находят мои.

— Ммм, мне нравится эта тема! — мурчу я.

Губы перемещаются к ямке между ключицами. Пальцы добираются сначала до груди, потом до бёдер, проскальзывают под подол платья.

— Кир, нас же могут увидеть! — останавливаю его руки.

— Кто? Тут никого нет.

— Ну, сюда в любой момент может кто-то приехать.

— Да расслабься! Я же не предлагаю тебе прям здесь заняться сексом. Просто захотелось поцеловать и немного похулиганить. Если сюда кто-то решит приехать, ты увидишь машину издалека и дашь мне знать.

Поцелуи перебираются на шею, к ним подключается язык.

Оххх!

Но его руки я так и не отпускаю,

потому что не хочу, чтобы он «хулиганил». Я хочу, чтобы он продолжал меня целовать в губы или в шею, но без рук на груди и под подолом платья. Целовать так, как влюбленный парень целует девушку просто потому, что ему это нравится и хочется быть с ней нежным.

— Ну же, отпусти мои руки, лимончик!

Опять этот безликий лимончик! Хочется крикнуть, что меня зовут Оля!

— А тебе не хватало бы меня, если бы я разбилась на этом параплане? — вместо этого срывается с моих губ.

Он замирает. Затем, оттолкнувшись левой рукой от камня, резко отстраняется и уходит за обелиск.

С тяжёлым вздохом поворачиваюсь лицом к памятнику. Захватываю рукой грань, медленно следую за ней. Тень на земле подсказывает — он стоит, облокотившись на противоположную сторону монумента. Перекатываюсь вдоль камня к нему: левое плечо … спина … правое плечо … грудь … грань. Кир меланхолично смотрит на полоску моря за холмами. Скрещённые руки. Между пальцами тлеет сигарета. Прислоняюсь лбом к нагретому солнцем камню и некоторое время молча разглядываю его. Красивый, печальный, и снова — закрытый и чужой.

И зачем я только это сказала!

— Я сморозила глупость, — признаюсь самокритично.

Он молчит.

Устав дожидаться ответа, перекатываюсь вдоль камня дальше, соприкасаюсь своим плечом с его. Прислонившись спиной к обелиску, тоже перекрещиваю руки на груди, зависая взглядом на линии горизонта.

— Все мы однажды умрём, — наконец, произносит задумчиво, — Но смерть — знаешь, она заставляет меня чувствовать бессилие и уязвимость. Потому, что мне хочется думать, что я сам управляю своей судьбой, что у меня всё под контролем. А внезапная смерть не безразличных мне людей — это, пожалуй, единственное, что я не могу контролировать.

Сползает спиной вдоль белого камня вниз и садится на тонкий постамент обелиска, согнув ноги, и бессильно свесив руки с коленей.

Какая мания всё держать под контролем! Однако!

Присаживаюсь рядом. Скрещиваю ноги по-турецки.

— Зачем ты стремишься всё контролировать? Это же — глупо!

— Почему глупо?

— Потому что невозможно.

— Других людей — невозможно. Согласен. Не все этому поддаются. И это хорошо, иначе жизнь была бы — дикая скука. Да и мир непредсказуем, всегда преподносит сюрпризы. Но, хотя бы контролировать себя, свои поступки, своё тело — возможно.

— А как же эмоции, чувства? Разве можно контролировать их, когда они захлёстывают и берут верх, иногда даже вопреки твоей воле и желанию?

— Да — можно. Это всего лишь распространённый миф, что своими чувствами нельзя управлять.

— Бред какой! И после этого ты ещё говоришь, что не бесчувственный чурбан?

— Управлять чувствами, не значит их игнорировать. Это значит сохранять трезвость ума и принимать правильные решения, а не действовать «на эмоциях». Ну, то есть, не впадать в крайности.