Седая весна
Шрифт:
К ней часто приходили бабы, просили погадать.
— Глянь, Улюшка, жив мой Николай? Скоро домой воротится?
Ульяна раскладывала карты и… Вся содрогнулась. Как сказать, что ждать уже некого…
— Нет! А вдруг? Может, ошибка? — не поворачивался язык сказать правду. Свое помнила и говорила:
— Письмо жди! Скоро придет…
— Как же мне теперь вековать, Уля? Похоронку получила! — вошла другая баба в дом. — Кинь карты, — попросила глухо.
— Живой твой Володька! Помяни мое слово! И домой воротится. Нынче — больная постель у него! Но придет в дом еще до снегу…
— А как же похоронка?
—
И впрямь вернулся человек. В госпитале лечился. Жена Ульяну позвала — первой гостьей. Та на занятость сослалась. Лишь поздравила и порадовалась, что на улице одной семейной парой стало больше.
— Во! Ведьма! Даже военкомат подтвердил, что Яшка погиб. А она свое — живой! Он и впрямь в плену оказался. Лишь через два года вернулся. Вот и не поверь ей.
Сколько раз пытались Ульяну опорочить завистники. Писали кляузы, что она в войну лечила немцев, а своим отказывала в помощи. И тогда к бабе приезжали чекисты. Но нашелся парнишка и командир отряда. Они всегда помнили Улю. Да и не только они…
Всем семьям погибших платили пенсии. Каждому помогали. И только для нее не нашлось тепла. Троих отняла у нее война. Но пенсию ей не платили.
— Ид и работать! Иждивенкой рано быть. Тебе покуда шестидесяти лет нету. Сама себя прокормить должна. Совесть поимей, тебе еще пахать и пахать. Самой! Нечего погибшими прикрываться. Каждый должен выполнять свой долг, — ответили Ульяне в собесе и военкомате. А один из них еще и добавил язвительно:
— У тебя мозоли от карт на руках появились? Перетрудилась на отечество? Что сделала для него?
— Партизанский отряд лечила! А их почти пятьдесят человек. Все через мои руки прошли. И теперь фронтовиков выхаживаю. От ран, какие на войне получили. Чтоб жили мужиками и радовались, чтоб знали, что воевали не зря. Не все ж такому говну, как ты, цвести и пахнуть. Мои вон головы сложили. А ты живешь, потому что в тылу прятался. За нашими спинами. А ты знаешь, каково больного выходить? От какого родня отреклась. Ты ить коркой хлеба ни с кем не поделишься. Я — все, что имела, отдавала людям. И если б была как ты, не стали б в лихую минуту мою меня выхаживать, удерживать в этой жизни. А значит, я им нужна. Что ж до пенсии, так не тебе судить! Не ты мне ее платить будешь! Доживи до своей, если сумеешь! — вышла из военкомата обиженная, раздраженная.
Ульяна вернулась домой злая. Но вскоре к ней постучали, привели больного, и женщина отвлеклась от своих забот, забыла о неприятном разговоре.
Еще много лет лечила она людей, вернувшихся с войны.
Вот так появился у нее Прохор, попросил прохожего стукнуть в калитку кольцом, сам не дотянулся. Безногим остался в войну. На каталке к Ульяне объявился. Больше деваться стало некуда. Жена, как увидела, в голос взвыла:
— Ждала мужика, кормильца! Вернулся обрубок-иждивенец! Кому такой нужен? Зачем ты выжил? Детей объедать и мне хомут на шею?
— Не в пьянке ноги потерял — на войне. Мне за инвалидность пенсию платить станут. С голоду не передохнем! — пытался успокоить жену. Та не унялась:
— Какой с тебя нынче хозяин, помощник, если сам до ветру сходить не сможешь без чужой помощи. Без няньки — никуда! Это за что наказаньем свалился? Другие — с трофеями в дом, ты — горем!
Завернул
— А может, тебе в интернат податься? Там много таких, как ты!
— Зачем? Лучше к ведьме! Она ему ноги нарастит новые! Эта Улька все могет!
Поначалу даже обиделся человек. Подумал, смеются над ним мужики. Но прислушался к рассказам о бабе:
— Она и впрямь ведьма! Коль по душе ей придешься, непременно поможет. А уж как, только ей одной ведомо, — убедили и подсказали, как найти ее.
Ульяна, открыв калитку, в дом пустила. Помогла на стульчик сесть. Выслушала Прохора смеясь и плача внутренне. Вслух только то и сказала:
— Коль жить захочешь, все одюжишь. Но сам себя из беды за уши выдернешь.
Так-то и взялись вдвоем. Она ему культи залечивала, а Прохор сам себе протезы мастерил. Когда сделал, вот тут и закавыка вышла. Пришлось всему заново учиться. Сколько раз падал и разбивал в синяки и кровь лицо и тело, знал лишь Прохор. Но, чуть отлежавшись, снова сделал протезы. Помимо их — костыли сделал. Все ж надежнее. И снова учился ходить. По шагу в день прибавлял. Поначалу по дому
А по соседям молва пошла:
— Ведьма замуж вышла! За калеку! Безногого! От семьи увела! У детей отца отняла!
Ульяна молча в подушку плакала ночами. Но ведь не выгонишь человека. Ведь вон как старается на ноги встать. Всего три месяца прошли, а Прошка уже по дому с одним костылем ходит. Протезы скрипят так, что во дворе слышно. Зато сам все для себя делать наловчился. Еще и поделки из дерева мастерит, всякие детские забавы. Свистки и свирели, кукол и зайцев. Потом ложки, доски, поварешки приноровился вырезать. Для кухни вещи нужные. Их соседям продавал, у нее прибавка к пенсии. А через полгода ходил во двор не спотыкаясь и не падая, уже без костылей. Так-то вот самостоятельно в военкомат пришел. Там глазам не поверили. Был калека. А пришел мужиком. Устроили па работу. Поначалу, считаясь с протезами, устроили вахтером па завод. Но вскоре Прохор перевелся в депо, где до войны работал. Стал получать неплохо. Вот тогда и узнала жена, что не пропал мужик. Заново жить научился. Не ползает, а ходит. И работает. У чужой бабы живет. Она его на ноги поставила. Нынче оба как сыр в масле катаются. Забыл он о жене и детях. Того гляди, у них с ведьмой свои дети появятся. Попробуй тогда воротить его! И побежала к Ульяне в первый же выходной, взяв за руку младшую пятилетнюю дочь.
Прошка не удивился, увидев их во дворе. Он предполагал этот приход. Зная прежнюю жену, высчитал ее жадность и вышел во двор:
— Чего заявилась? Зачем пришли? — стал на крыльце, не пропуская в дом.
— Значит, не сбрехали мне! Ты уже вылечился! А когда об детях вспомнишь? Иль позабыл, что они имеются? Иль только я должна их растить? Иль тебе вместе с ногами и совесть, и память оторвало? — заорала на весь двор оглашенно.
— Я домой вернулся. К тебе и детям. Ты прогнала. Чего теперь хочешь? Я — обуза для вас!