Седая весна
Шрифт:
Ритке живо вспомнилось свое. Та весенняя ночь с соловьиными бесшабашными трелями, запахами распускающейся сирени. И она вместе с Тимкой пошла к реке, покататься в лодке.
Как давно это было… С ним она училась в школе. Все годы, из класса в класс за одной партой. Никогда не дрались и не ругались. Тимка с самого первого дня защищал ее от всех. От одноклассников и учителей. От парней-старшеклассников. Никого не подпускал к Рите.
Как-то учитель физкультуры хотел заставить ее прыгать через козла. Ритка отказалась. Стыдилась назвать причину недомогания. Тимка вызвал учителя
Они любили друг друга давно. С самого первого класса. Ритка первой приметила огоньки в глазах мальчишки. И влюбилась сама. Его первым предложением, написанным неуверенной рукой, было признание в любви.
Именно из-за него она отказалась поехать с родителями в Варшаву и в Киев, да и в другие города, сославшись, что не хочет менять школу и учителей, оставалась в Москве с бабкой. Правда, родители особо не уговаривали и были рады тому отказу. Ритка скучала без Тимки в выходные дни. У него дома не было телефона, и он не мог ей звонить часто. Лишь иногда, если удавалось выскользнуть к автомату.
Они росли, переходя из класса в класс, все больше влюбляясь друг в друга, держась за руки, они не видели никого вокруг.
В ту весеннюю ночь повзрослевший мальчишка впервые сказал ей о своей любви не на тетрадке, не взглядом. Он назвал ее своею жизнью, сердцем и мечтой. Она знала, он никого не видит, кроме нее, и верила, что так будет всю жизнь. Она не сомневалась, что с Тимкой им никто не помешает. Ведь они все решили, ни на кого не надеясь. Но… Будто назло всему — все ополчились против них. И первые — родители.
— Не смей даже думать о нем! Кто он? Босяк! И мать его пропащая! Тебе нужен порядочный человек, а не шпана. Забудь его! И никогда о нем вслух не говори. Назвать его имя в нашей семье, все равно, что выругаться по-черному! — заявила мать. Отчим молча кивал головой, соглашаясь с каждым словом.
Ритка кричала, доказывала свое, ее попросту вывели в другую комнату и закрыли двери, чтобы не видеть и не слышать истерики.
— Ритка?! Это кто такая? Твоя одноклассница? Ну и что? Жениться тебе рано! На ноги встань. Я одного тебя едва кормлю. Двоих — не потяну. Вы станете работать? Да не смеши! И сюда ее не вздумай приводить. Самим места мало. Я больна, а ты дурью маешься! Таких Любовей в твоей жизни полно будет. Успокойся! Она — не последняя… — сказала мать Тимки.
Они хотели расписаться, но им не разрешили, указав на молодость, высмеяли:
— Ну, теперь прямо из роддома к нам пойдут. И тоже заявят, что всю неделю рядом лежали, в одну пеленку ссали! Идите гуляйте, рано вам о серьезной жизни говорить.
И лишь когда Ритка поняла, что беременна, сказала об этом Тимке, тот обрадовался и тут же пришел к ее родителям:
— Ты испортил нашу дочь и посмел сюда прийти? Ты кто такой? Кыш отсюда! — выгнала мать парня, а Ритке влепила пощечину.
Они увиделись через месяц. Тимка твердо решил уехать в Чечню.
— Всего на три месяца. Ты дождешься меня? — заглянул в глаза моляще.
— Нам надо самим доказать, всем, что у нас семья и разбить
Она провожала Тимку поздним вечером. Он уезжал поездом. Как изменила его форма, короткая стрижка. Он выглядел совсем взрослым мужчиной. Вместе с Риткой Тимку провожала мать.
— Так это ты и есть его невеста?
— Она моя жена! — глухо поправил Тимка. Женщина удивленно оглядела обоих. Усмехнулась, поджав губы. И ответила:
— Если жена, зачем не отговорила от Чечни? С войны не все живыми возвращаются! Иль у тебя мужья каждую ночь меняются?
— Да хватит тебе! Иди домой! — отвернулся Тимка к Ритке. Обнял ее и, поцеловав наспех, вскочил в вагон поезда, уже отходившего от платформы. Он долго махал ей рукой из тамбура. Ритка, сама не зная почему, плакала навзрыд, словно почувствовала, что проводила навсегда и больше никогда не увидит Тимку.
— Давно ты знаешь сына? — услышала у плеча.
— С первого класса. Мы с ним за одной партой все годы сидели.
— А-а! Вот так? Значит, о тебе все годы говорил. Что ж, ладно, заходи иногда. Станем новостями обмениваться, — назвала адрес.
Рита пришла к ней с первым же письмом, какое получила через две недели.
— Вот видишь? Я его столько лет растила. А он даже записку не прислал мне. Тебе написал! Неблагодарный! Ну да спасибо хоть ты не поленилась прийти, почитать послание. Да и что в нем, все тебе написано. Обо мне ни слова, будто сдохла! Так-то вот сынов растить! Никакой благодарности от них не жди, — хмурилась женщина.
Ритка ушла, дав себе слово больше не приходить к ней. Но, получая письма, навещала.
Дома ей стало и вовсе невмоготу. Мать извела бранью и попреками. Принуждала сходить на обследование, сделать аборт. Ритка убегала к подругам, ночевала у них. А утром, вернувшись домой, снова нарывалась на скандал. Однажды ее все же показали врачу, привезли его на дом. Тот, ощупав живот девчонки, сказал однозначно:
— Поздно! Я не возьмусь. И другие не рискнут. Рожать придется…
Мать от этих слов упала в обморок, словно не Ритке, а ей родить предложили. И с того дня стала искать частного гинеколога, какой согласится сделать дочери искусственные роды.
Рита между тем обдумывала, как они должны жить с Тимкой? Она устроилась на работу в игровой компьютерный зал. Там, среди детей и подростков, отдыхала от домашних ссор, перечитывала Тимкины письма. И ждала. Каждый день, отнимая от трех месяцев всякий прожитый… Их оставалось не так много, когда вдруг не стало писем. Целую неделю. А ребенок уже зашевелился.
— Тимка! Ну что ж ты замолчал? — терзало жуткое предчувствие. А тут еще сны, да такие страшные, что она просыпалась среди ночи и до утра не могла уснуть. Они гнала от себя всякий страх. Но даже днем подкашивались ноги, и какой-то голос изнутри убеждал ее, что ждать уже некого.