Седая весна

Нетесова Эльмира Анатольевна

— А любовь? — повторила вопрос Рита.

— Да это все плод фантазии — детских сказок! Ну скажи, кому нужны сегодня Иванушки-дурачки? Все предпочтут Ивана-царевича! Даже если Иванушке — двадцать, а Ивану — шестьдесят! Потому что Иванушка-дурачок так и остался на своей печке. Бездельник и обжора! А Иван-царевич — это новый русский. Он и оденет, и накормит! Он и на Канары свозит. Но вся беда в том, что Иванушек много и теперь. Вон как твой отец! Тот до гроба в дураках останется. Царевичей вот мало. И. все нарасхват! Каждая принца хочет, не соглашаясь на меньшее. Но пока Иванушки станут Иванами — уходят годы, и на твою долю остаются лишь Кощеи. Но и их можно окрутить, если иметь мозги. Поняла? Пореже о сказках вспоминай, чаще о жизни

думай. В ней мало сказочного. А уж от любви и облезлого хвоста не увидишь. Потому их сочиняли старики, что и тогда и теперь, в каждой судьбе — не райские кущи цвели, а сплошные ураганы гремели, иль беспросветная тьма стояла за окном. Выкинь из головы пустое. Живи реальным, не гори в надуманной любви, она слезами отольется. Помни, и твоя молодость кончится очень быстро, как детский сон. Проснешься, а тебе уже пятьдесят. Не приведись в несчастии жить. Ничего не вернешь и не исправишь. А ведь ты в том возрасте уже ни на что не сможешь рассчитывать, лишь на старость. Она — конец всему…

— А ты? Тебе уже за пятьдесят. Отчиму — за семьдесят! Он совсем больной!

— Но он в этой жизни, к счастью, не единственный. Всегда есть запасной. И ты это учти. Муж — это ширма, ограждающая от сплетен, от нужды. Для радости, было бы желание, всегда иметь будешь, — подморгнула лукаво…

Ритка тогда так и не согласилась с матерью.

Нет, никогда не приносил ей подарков Тимка. Не говорил пышных слов. Не восторгался ею вслух. Он любил ее молча, тихо, преданно. Она видела и верила ему. Она никогда не задавала вопрос — за что они полюбили друг друга? Просто потому, что иначе быть не могло.

Рита вспоминает, как объяснялся ей в любви парнишка. Неужели и впрямь никогда не услышит его голос, не увидит самого Тимку?

Тихий стук в дверь прервал воспоминания. Ритка, открыв, недовольно поморщилась. Опять этот сосед — художник. Ну, чего повадился?

— Рита! Я с просьбой к вам! Не сочтите назойливым. Поймите верно. В Москве скоро выставка откроется. Я свои работы предложу. Но хотелось бы — ваш портрет закончить. Немного осталось.

— В Москву мой портрет? Зачем? — возмутилась хозяйка и стала на пути Алешки, не пропуская его в комнату. Художник достал из-за спины плюшевого мишку:

— Это малышу! — но тут же заметил на столе фотографию Тимки. Все понял, помещал. И попросил неуверенно: — На десяток минут присядьте, поговорите с мужем молча. Забудьте обо мне. Останьтесь втроем. Поверьте, как всегда, что вы — вместе…

Через неделю Алексей позвал Тихона. Отец дольше обычного задержался у соседа. А вернувшись, долго молчал. Лишь перед сном разговорился с Риткой:

— Я-то, старый пень, думал, что сосед наш к тебе мосты строит, подвалить хочет по мужичьей части. А у него и в голове того не было. Эх, если бы ты видела себя на картине! Я отец, а супротив соседа — слепой дурак! Аж совестно стало впервой в жизни.

— Пап! Он эту картину в Москву повезет!

— И пускай! Ее в Парижах поставить не грех!

— Зачем? Не надо!

— Пущай! Нехай все видят, что не пропалаты! Все выстояла! И через горе, через беды придешь к родам — чистой девочкой, не посклизнувшейся, не упавшей в грязь, не сгубившей дите и не предавшей себя! Пусть мы простые. Зато смеемся и плачем, любим и рожаем от любимых. И ждем… Долгими годами, до самого конца ждем, даже когда некого ждать… Мы верим… И любим до последнего вздоха. Такое не купишь ни деньгами, ни подарками. Потому что вера с любовью — в сердце живут. Они с нами всегда — нашей радостью и счастьем, сквозь жизнь, друзьями остаются. Они никому не видны. Они, как счастье человеку, — от самого Бога, на всю судьбу подарены. И нет ничего дороже их…

Рита слушала отца, не узнавая его. Скупой на слова, он приоткрыл душу и обнажил все пережитое и выстраданное:

— Да, я тоже любил. Один раз в жизни. Свою Катеринку. И теперь ее люблю. И до смерти… Одна она у меня — звездой на судьбе живет. И ныне

с ней, как с живой, говорю про все. Про беды и радости. Она всегда понимала — голубка моя белокрылая! Небось и ныне меня жалеет, что заместо себя оставила рядом детву неразумную, бессердечную. Зато ты у меня имеешься. За всех в награду. Покуда малыш взрастет, про мужиков не вспомянешь. А там видно станет, может, приглядишь кого для жизни, когда в сердце нонешняя боль стихнет, — глянул на дочь.

— Эх, отец! О чем ты? Коль первое — не состоялось, во втором браке счастья не будет. Вы на моих глазах оба. Ты и мать. Разве этого мало? Зачем лишняя беда?

— Ну не у всех вот так! Гляди-ко Дарья! Уж четвертый мужик у ней! А живут, как голуби.

— Он ее первой любовью был.

— А Фаина? Тож бабе не везло!

— Зато и теперь никого не хочет. О замужестве не думает. Не верит и боится.

— Ну, а Сергей? Тож не первая семья! Сыскал свою половину?

— Пап! Привычка — не любовь. Спроси другое — счастлив ли? А вот этого уже нет. Не сберег. Не ценил в свое время. Не удержал. Когда понял — поздно стало. Так вот и у меня. Если б знала заранее — привезла б к тебе Тимку. И жили б вместе… Вчетвером. Тихо, как в сказке.

Тихон понял, Ритку надо вовремя остановить, чтобы снова не случилась истерика. И печнику удалось. Дочь пошла спать спокойно, А ночью, вот ведь беда, уже в какой раз говорила во сне с мертвым…

— Я люблю тебя, Тимка! Ну почему ты не пишешь?

— Вот так-то оно, дружок! Не родись человеком никогда! Тебе повезло, что собакой в свет объявился! Ни найти, ни терять не больно. Все забываешь мигом. Даже во сне — уши торчком, хвост крючком. И ни по ком душа не болит. Что тебе до других, лишь бы свое пузо было сыто. Тогда все вокруг хорошие, добрые… А знаешь ли ты, Чусик, что мы с тобой опять сироты? Нет с нами никого! Умерла Ритуля… Не разродилась она. И дитенок погиб под сердцем. Задохнулся, не увидев света белого. А какой хороший малец был! Как я ждал его! Все сготовил к встрече с ним. Ничего не запамятовал. Даже горшок с музыкой… Да кому он нынче гожий? Зачем его у меня смерть отняла? Его и Ритулю? Чем они виноватые перед жизнью? Кому мешали? Разве той, что прокляла обоих, а звалась матерью? Она — сука, лютей смерти! Почему она жива? Зачем я копчу небо? На што и это горе дадено в испытанье? Разве так надобно, чтоб детей родители хоронили? Господи! За что мне эти муки? — поднял к небу глаза, полные слез.

Седой, как сугроб, Тихон подолгу сидел на завалинке дома, все ждал, когда вернется из роддома Рита. Он забывал о ее смерти, он не верил в нее и уговаривал себя:

— Пойду протоплю печь, чтоб согрелась дочуха! — Он забывал, что на дворе весна…

— Дед Тихон! Ты где? Пошли к нам! Ульяна в баню зовет! — появилась на пороге Фаина.

— Мы вместе с Ритулей! Вот дождусь ее, и придем.

— Я ее приведу. Пошли! Бабка заждалась! — берег старика под локоть, бережно ведет через дорогу. Домой возвращает его лишь совсем поздно. Знает, нельзя оставлять человека наедине с горем. Не всякий его выдержит и перенесет. Хоть первое время — согреть вниманием.

Она не знает, что старый Тихон, встав среди ночи, садится к окну и смотрит на дорогу:

— Слышь, Чусик! Ритуля придет! Алик с Людой забыли. А она любит нас. Знамо, надо ждать… — гладит пса по голове и мокрой морде.

Пес плакал. Тихо, молча, совсем по-человечьи. Он все понимал. Он всех любил. Живых и мертвых. Вот только — без слов…

Глава 10 ДОМАШНИЙ СТАРШИНА

Марию Ивановну знали на этой улице все — от стара до мала. И неудивительно. Всю свою жизнь проработала она учительницей начальных классов. Через ее руки и душу прошло много детворы. Ох и разными они выросли. Но, несмотря на взросление, положение и годы, даже теперь, встретившись с этой женщиной, приветливо поздороваются, а многие обязательно остановятся поговорить с нею.