Седьмая ступень совершенства
Шрифт:
– Как же!
– сказала женщина.
– Разбежалась! Работать надо! Сейчас собаку спущу!
Собачонка по двору бегала совсем неказистенькая и даже, вроде, прихрамывала, но залаяла неожиданно громко, заядло. Николай Павлович повернулся и быстро пошел прочь. На ходу ухватил ветку с елки и стал жевать горчащую хвою...
Уже поздним вечером он вышел на шоссе и пошел по краю... Домой... На запад... Машины обгоняли его, светили фарами. Сил у Николая Павловича уже не было никаких. И в какой-то момент, когда позади послышался шум мотора, Николай Павлович в отчаянии, а оттого как-то нелепо, вскинул руку. Машина остановилась. Грузовая.
–
– спросил шофер, подозрительно его оглядывая.
Николай Павлович снял часы, хорошие швейцарские часы.
– Украл?
– поинтересовался шофер. Средних лет мужик, не то чтобы солидный, скорее уравновешенный, спокойный.
– Нет, - сказал Николай Павлович.
– Мои.
Шофер еще раз внимательно на него посмотрел и сказал:
– Да...
– и после паузы.
– Ладно, садись.
Николай Павлович сел рядом с шофером на изумительно мягкое, как ему показалось, сиденье и блаженно прислонился к такой же изумительно мягкой спинке. Он готов был так ехать до конца своих дней, если бы не мучительный голод.
– ...Не найдется что-нибудь поесть?
– спросил Николай Павлович.
– В дороге не ем, - сказал шофер.
– Капусту жене везу, прибыль копеечная, ну так жизнь такая.
– Давай капусту, - сказал Николай Павлович.
Шофер остановил машину, принес средних размеров тугой качан. И Николай Павлович стал есть эту капусту, снимая лист за листом, пока не съел почти весь.
– Да...
– время от времени говорил шофер, бросая на него быстрый, сочувственный взгляд.
Потом Николай Павлович заснул, свесив голову на плечо.
В город приехали утром. Дальше к центру такой машине ходу не было. Шофер оказался совсем неплохим человеком и даже хотел вернуть Николаю Павловичу часы, но Николай Павлович был так благодарен ему, что часы не взял.
Конечно, город был не такой гигантский, как Москва, но тоже большой город, и к своему дому Николай Павлович шел долго, часа два. Он был так счастлив оказаться опять на родных улицах, что слезы радости, совсем как у Тютина, то и дело набегали на глаза, - ведь между людьми гораздо больше сходства, чем различий, - и для каждого, особенно когда намается он по чужим углам, есть только одно место, где он чувствует себя самим собой, где построил он свой дом, откуда может спокойно смотреть на небо - пусть это будет всего лишь небольшой клочок между крышами, смотреть и знать, что защищен, что не унесет его безжалостный ветер жизни... Да, он шел и плакал, а рука блаженно нащупывала в тайном кармане под подкладкой два маленьких, твердых предмета - ключи от квартиры.
В квартире все было по-прежнему, только пахло пылью и тяжелым, застойным воздухом, видимо, жена, напуганная всей этой историей, с тех пор ни разу здесь не была. Николай Павлович рухнул на кровать в спальне и зарыл голову в подушку. Тут зазвонил телефон, и в голову Николая Павловича пришла неожиданная мысль, полная мудрости и смирения, он подумал, что несколько минут счастья тоже неплохо для жизни, и уже без страха поднял трубку... Послышался такой знакомый, прямо-таки родной голос Хвосты. Хвоста деловито сообщила ему, что его просят чуть раньше вернуться из отпуска и принять участие в совещании, назначенном на одиннадцать часов. Если ему не подходит это время, он может его перенести.
– Мне подходит, - сказал Николай Павлович, не веря ни ее, ни своему голосу.
Он принял душ,
В дверь позвонили - на пороге стоял Петя.
– Машина подана, - сказал Петя и, деликатно, прикрыв рот ладонью, лениво зевнул.
Ранение у Евгении было несложным, тем более, ее часто навещал Голоян, но в больнице ее продержали почти неделю.
Приходил следователь, чрезвычайно шустрый, торопливый молодой человек. Он задавал вопрос, и стоило Евгении начать фразу, как он в нетерпении перебивал и, даже немного захлебываясь в спешке, за нее и доканчивал. Тем не менее, следователь исписал множество страниц бегущим, мелким почерком, а потом заявил, что в эту историю Евгения, конечно же, попала случайно.
Голоян проходил к Евгении свободно, в любое время, даже без белого халата - через охрану, вахтерш и медсестер, и даже врач, заходя в палату, как будто его не замечал. В основном, укоризненно молчал. Но как-то заметил:
– Ну, и чего вы добились, глупая женщина? А ведь могло быть гораздо хуже. Люди - класс плотоядных, где кто-то для кого-то - еда. Не надо мешать еде быть едой. В таком случае даже самая невинная домашняя собачонка выпускает когти. Есть - основной инстинкт выживания.
Евгении не хотелось спорить.
Выйдя из больницы, она подумывала навестить Николая Павловича, но позвонил ужасно расстроенный подполковник Снегирев и сообщил, что Николай Павлович исчез... Подполковник совсем потерял голову, обегал всю Москву, все места, где последнее время они копали глину, чувство при этом он испытывал такое, словно потерял близкую душу, родного ребенка. Потом он напился, чего не позволял себе со времени армейской службы, и в таком вот разобранном виде все трезвонил и трезвонил Евгении, изливая душу и в который раз перебирая все детали случившегося.
Несмотря на некоторую тревогу Евгения знала, что ничего плохого с Николаем Павловичем не случится, она не стала по этому поводу беспокоить Голояна, но и подполковника Снегирева ей нечем было утешить, ведь Николая Павловича он и вправду потерял навсегда. И она выслушивала его сбивчивую исповедь, иногда вставляя участливое: "Да... Конечно... Я понимаю...". А Зойка кругами ходила по комнатке и, зная, что она говорит с ненавистным ей подполковником, требовала освободить телефон, хотя тот, звонка от которого могла бы ждать, парень-"индус", спокойно себе сидел на кухне и пил чай, в последнее время он, можно сказать, вообще к ней переселился.
Итак, следствием было установлено, что Евгения попала в эту историю случайно. Она вышла на работу в медицинский центр "Седьмая ступень совершенства" и проработала там еще несколько дней. С каждым днем, как и предсказывала Зойка, народу приходило все больше и больше, и к концу этих нескольких дней людьми был забит не только коридор перед кабинетом, но и холл, в котором за кассой сидела директриса. Все сидячие места были заняты, и охраннику - рыжему здоровенному парню - все время приходилось уступать какому-нибудь пожилому человеку или женщине свое кресло. С недовольным и обиженным видом он стоял в углу, прислонившись к стене, и думал о том, что за такое неудобство стоило бы попросить прибавки в жалованье.