Седьмая свеча
Шрифт:
Через полчаса Глеб на бешеной скорости выскочил на Большую окружную дорогу, город закончился. Непроглядная темнота безраздельно властвовала здесь, и только свет фар позволял составить представление о местности, по которой он ехал, — с обеих сторон стоял густой лес. Вскоре он въехал в курортный поселок Пуща-Водица, встретивший его деревенской тишиной, разбитой дорогой и сиротливо поблескивающими трамвайными путями. Глеб пожалел, что не расспросил Степана более подробно о местоположении санатория. Вследствие этого ему то и дело приходилось останавливаться и нырять в пугающую темноту, чтобы при помощи зажигалки изучать содержание вывесок на прятавшихся домах.
«Санаторий-профилакторий «Колос»» — сообщила табличка на приземистом двухэтажном здании, спрятавшемся среди деревьев, на первый взгляд уже обезлюдевшем до следующего сезона. Машины Степана нигде не было видно, но это еще ни о чем не говорило. Глеб,
— Кто там? — Интонация говорившей означала следующее: кого это нелегкая несет в позднюю ночь или раннюю рань.
— Извините, пожалуйста, что беспокою, но меня должны ждать у вас в вестибюле, — удивительно нежным голоском проворковал Глеб.
— Как вас зовут? — продолжал интересоваться голос, но женщина не делала никаких попыток открыть дверь.
— Глеб.
— Я фамилию спрашиваю, а не имя.
— Костюк.
— Подождите минутку. Я сейчас. — Шаги удалились.
«Наверное, Степан заснул, и она пошла растолкать его, чтобы он идентифицировал мою личность», — строил предположения Глеб. Вскоре шаги послышались снова.
Дверь приоткрылась, и в щель проскользнул белый конверт. «Держите!» — раздался тот же недовольный женский голос. Конверт упал на землю, дверь захлопнулась, и шаги вновь удалились — женщина, очевидно, решила, что свою миссию выполнила.
«Тишина. Темнота. Одиночество, — оценил Глеб обстановку. — Стою, как болван, с конвертом в руках и прочитать не могу из-за отсутствия света — зажигалка в этом плохой помощник». Вернулся в машину и включил освещение в салоне, но это мало помогло, только от напряжения заболели глаза.
«Зачем Степану надо было назначать встречу в этом месте, если все равно меня не дождался? Надеюсь, что ответ в этом письме», — подумал он. Глеб вышел из машины и поплелся к одинокому уличному фонарю, стоявшему в стороне, среди деревьев, и неизвестно с какой целью их освещавшему… Идти в темноте было трудно, он то и дело ступал в лужи — недавно прошел дождь. В туфлях уже хлюпала вода, пальцы ног замерзли, мокрые носки натирали мозоли. Ему вспомнился недавний поход на кладбище, и сердце сжал страх.
«А что, если Степана заставили выманить меня сюда, чтобы?.. Для чего и кому это нужно?» — прыгали мысли в голове, и он со страхом посмотрел на темный лес, проступавший чернотой даже в ночной тьме и полностью оккупировавший пространство вдоль дороги, по которой шел Глеб. Но ничего страшного не происходило, лес затаился, и он благополучно дошел до одинокого фонаря.
«Глеб, извини, что не дождался тебя, но об этом потом! — начал он читать письмо в желтом, усыпляющем свете уличного фонаря. — Я буду краток, так как не знаю, сколько у меня осталось времени. Приехав в село, я первым делом нашел бабу Марусю, о которой ты говорил. Вначале она хитрила и ничего не хотела рассказывать, больше сама задавала вопросы, но потом я раскрыл карты и рассказал, что с вами приключилось после отъезда, правда, сразу каюсь, с ужасающими подробностями. Она расчувствовалась, раскудахталась, словно курица. Но и только. Я уже было расстроился, но она перенаправила меня в соседнее село к бабе Мотре. Та недолго упиралась и выдала на-гора следующее: Маня и твоя покойная теща, эти два странных, непонятных и в то же время опасных человека, были очень близки, можно сказать, дружили, и неизвестно, что их связывало. Это тебе тема для размышлений». Глеб усмехнулся: Степан молодец! Сразу ухватил суть. Возможно, они с Олей в больнице правильно разгадали тайну Мани.
«Маня пришлая, — читал он далее, — из города. Никто ее родни не видел, и вначале она появилась именно в том селе, где живет баба Мотря, — в Лисичках. Там она обзавелась семьей — вышла замуж и родила дочку. В семилетнем возрасте дочка утонула в речке, когда ее пьяный папашка гулял на берегу с дружками. Тогда Маня от переживаний чуть было не тронулась умом. Возможно, это был бы лучший вариант, так как после этого за ней стали замечать странности.
Через некоторое время, в том же году, повесился ее муж, были даже разговоры, что не по своей воле. Тогда она переехала в село, где проживала твоя теща. Самое интересное, что они были знакомы еще до переезда Мани и иногда навещали друг друга. Вскоре после ее переезда люди заметили, что у этой Мани дурной глаз, и стали ее сторониться. Слухи пошли, что она колдунья, как и твоя теща. Естественно, нашелся спрос на ее умение решать проблемы при помощи магии. Словом, конкуренция для твоей тещи, но это не мешало их дружеским отношениям.
Видно, я уж очень скептически улыбался, и этим «завел» бабушку, и она рассказала
Двадцать три года тому назад, вскоре после похорон дочери Мани, возвращалась баба Мотря поздно ночью после того, как приняла роды у дочки Степашиной. Лисички — село глухое, «скорую помощь» долго ждать, а у той схватки случились на восьмом месяце и поздним вечером. Вот так баба Мотря, впрочем, тогда еще и не баба, оказалась возле хаты, где в то время проживала Маня. Была она не сама, а с мужем дочки — Егором. Слышит, воет собака во дворе у Мани, но не так, как обычно, когда воет на луну, вспомнив далекое волчье прошлое, или на покойника в доме, а в смертельном страхе. Никогда ни до этого, ни после не слышала она такого воя. Не понравился этот вой бабе Мотре, вот она и брякни своему зятю об этом. А тот, горячая голова, сразу загорелся, говорит, идем посмотрим, в чем дело, может, помощь какая нужна. У бабы Мотри внутри все заледенело, сдвинуться с места не может, попыталась отговорить Егора, а тот ни в какую. Открыл калитку — и во двор. А она стоит, окаменевшая, боится даже заглянуть за калитку, забор-то высокий, выше ее роста. Не знает, сколько простояла, но тут послышался какой-то шум, и вскоре показался Егор, весь взлохмаченный, глаза навыкате, и что-то бормочет непонятное. Ухватила его за руку и потянула за собой. Только дома он немного пришел в себя и рассказал, что видел дочку покойную Мани, будто стояла она в белом саване перед отцом, а тот перед ней на коленях, опустив голову к земле. Пообещала тому почаще приходить, пока у него останется хоть капля крови, а тогда с собой забрать. После обернулась и так ласково говорит Егору: «Хорошо, что и ты тут. Ты мне всегда нравился, конфеты дарил, скучно мне будет без тебя. Заберу и тебя с собой. Давай поцелую».
У того и ноги отнялись, но пересилил себя и побежал, спотыкаясь, на негнущихся. А та смеется вдогонку: «Где это видано, чтобы девки за мужиками гонялись? Не переживай, тихо приду, когда и ждать не будешь. Трепещут от любви, как и от страха, дрожь одна и та же. Жди меня, милок!»
Через неделю полез в петлю папаша покойницы. А Егора стали доставать разные голоса, стуки, видения, вовсе измаялся он, мог спать только при свете, ни на минуту не оставался один — боялся. Подняла баба Мотря знакомых баб, знающих толк в черной магии. Сделано, сказали, Егору. Тот вспомнил, как на похоронах дочери Мани свечку ему в руки сунули, которую должны потом в гроб покойницы положить. Молитву заставили прочитать, пока свечка горела. Вот, говорят, по этой свечке и навела покойницу какая-то ведьма на Егора. Стали его пытать, расспрашивать о прошлом. Тот возьми и вспомни, что была у него некрасивая история с Маней, еще до его женитьбы, какая, не сказал. Приглашали разных баб-шептух, чтобы порчу снять с Егора. Те шептали, молились — ничего не получилось. Тогда по секрету рассказали, что в этом случае только крайние меры помогут: или колдунью убить, или, если она уже покойница, осиновый кол ей в сердце вколотить. Решали тайно, на семейном совете, что делать. Черт знает, кто колдунья? Никто на Маню и не подумал, до того ничего за ней не водилось, да и все же грех на человека руку поднимать. Порешили испробовать второе средство. Лето было на исходе, подкрадывалась осень, дни становились заметно короче. В десять часов вечера Егор с дружком пошли на кладбище, к одиннадцати выкопали гроб, сорвали крышку. Рассказывал после — покойница лежала, как живая, а на губах то ли кровь, то ли помада размазалась. Чувство у них было такое, что она вот-вот глаза откроет. Вбили они ей в сердце кол. Побежала кровь, не горячая, а холодная, черная. Поставили крышку на место и закопали могилу. В последующие ночи Егор стал нормально спать, успокоился. Работал он водителем. Вот однажды поехали они с напарником, тем самым, с которым могилу раскапывали, в Харьков, в командировку, а обратно вернулись в гробах. Егор был за рулем, сердце у него остановилось, а напарник спал рядом, и бабахнулись они с моста. А на сердце до того он никогда не жаловался, и было ему тридцать лет. Вот это и рассказала баба Мотря.
После этого мне вдруг снова захотелось съездить в Ольшанку, но по дороге поймал костыль в колесо. Пока ставил запаску, пока нашел умельцев, чтобы разбортировать-сбортировать колесо, уже и сумерки на дворе. Нашел дом твоей тещи, без труда открыл калитку, зашел во двор, затем на огород и пошел прямо к бане. Словно черт меня вел. Дверь там оказалась открытой. Внутри светло от множества свечек, а там женщина в длинном белом одеянии мне любезно улыбается: «Милости просим, — говорит, — заждалась я тебя. Много о тебе рассказывал Глеб, таким и представляла».