Седьмая встреча
Шрифт:
— Эти картины — итог трехлетней работы?
— Нет, это только часть того, что я написала за три года.
— Вы пишете быстро?
— Нет, но беспрерывно.
— Хорошо ли работать в Берлине?
— Не знаю, я ведь не выходила из мастерской. — Она коротко улыбнулась.
— Но все-таки вы видели город, что-то вас вдохновляло, вы общались с людьми, которые имеют вес в искусстве?
— Случалось, но тогда я не писала.
Интервьюер отчаянно
— Вы пишете что-нибудь новое?
— Нет, я пишу только старые мотивы.
— А какие у вас планы на будущее?
— Об этом я не говорю.
— Вы часто посещаете Северную Норвегию в поисках вдохновения?
— Нет.
— Как же вы обходитесь без нашей северной природы?
— Вы же видели мои картины? Интервьюер быстро подхватил тему.
— Но ведь корни что-то значат?
— Не спорю.
— У вас нет к ним сознательного отношения?
У Руфи широко раздулись ноздри.
— Такое сознательное отношение важно для работы полиции, политиков и педагогов. Для тех, кто должен следить, чтобы не оказаться случайно причиной несчастья.
— Кое-кто считает, что вы умышленно не работали и не выставлялись в Норвегии.
— Но вот же я выставилась в Норвегии.
— Да, но через сколько лет!
— На все нужно время.
— Интересная мысль. Половина ваших картин уже продана?
— Да.
— Но сознательно вы этому не способствовали?
— Способствовала, и даже более чем сознательно. Я их написала.
— На многих больших полотнах указано, что они принадлежат частным лицам. Это для того, чтобы продать их выше официальной цены?
Руфь перенесла центр тяжести с ноги на ногу, и Горм заметил жесткость во взгляде, которым она наградила интервьюера.
— Нет. Это потому, что они не продаются.
— Вам известно, куда попадают ваши картины?
— Куда — неизвестно, я знаю только фамилии первых покупателей.
Она знает, что картину с далматинцем купил я, подумал Горм.
— Вам неприятно, что люди вкладывают деньги в ваши картины, чтобы потом заработать на них? — спросил интервьюер.
— Если бы мне было неприятно, я перестала бы их продавать.
— Но вы не перестали? Значит, вам приятно зарабатывать деньги?
— А журналистам неприятно?
— Но журналисты не зарабатывают столько, сколько Руфь Нессет, — усмехнулся журналист.
— Значит, они не так хорошо пишут.
Кругом засмеялись.
— Говорят, что вы пишете членов вашей семьи. Что человек, летящий на фоне колокольни, ваш умерший брат?
— Именно так.
— Вы не отрицаете, что самоубийство вашего брата вдохновило вас?
— Это было убийство, а не самоубийство.
Режиссер поднял руку.
— Стоп!
Интервьюер застыл на месте. Камера остановилась. Люди отводили глаза, разглядывали ближайшие картины.
— Мы закончили? — спросила Руфь.
— Нет, мы начнем сначала, — ответил режиссер, стоявший сбоку, и хотел возобновить съемку.
— Мне холодно, — сказала Руфь и пошла к открытым дверям.
Народ расступился. Тишина сделалась осязаемой.
— Видишь? — сказал режиссер и злобно поглядел на интервьюера.
— Что будем делать? — спросил тот, ни на кого не глядя.
— Будем снимать.
— Картины?
— Картины и публику. Что угодно, у нас еще три с половиной минуты. Начинаем!
Горм последовал за ними в главный зал. Он увидел Руфь, когда она прошла мимо галерейщика в контору.
Телевизионщики толпились, снимая картины. Несколько журналистов рванулись в контору. Кто-то пытался остановить их, но не смог. Они все-таки протиснулись туда. Тогда и другие тоже осмелели и последовали за ними.
Оцепенение прошло, теперь кругом слышался громкий шепот. У всех нашлось, что сказать. Не об искусстве и не о случившемся. Говорили о чем угодно, о первом, что приходило в голову: о последних встречах, о болезни общего знакомого…
Время шло, кое-кто уже потянулся к выходу.
Неожиданно двери конторы распахнулись с такой силой, что грохнули о стену. Из конторы выбежала Руфь с золотистым пончо, накинутым на руку. За ней, не отставая ни на шаг, ярко накрашенная нарядная дама. А уже за дамой — помощник галерейщика, который представлял Руфь на открытии. Он с трудом сохранял достоинство, и это выглядело забавно. В дверях виднелись рассерженный фотограф и журналист, лицо и рубашка у него были мокрые.
Голос дамы звучал громко, хотя она и пыталась говорить шепотом. Она схватила Руфь за плечо и напомнила ей об интервью.
— Нет! — не останавливаясь, бросила Руфь.
Продолжая уговаривать, дама взяла ее под руку.
— Но телевидение? Последние известия…
Люди упивались происходящим. Скандал? Похоже на то.
— К черту! — услыхал Горм голос Руфи, которая быстрым движением накинула на себя пончо. И мгновенно превратилась в кусок развевающейся на лету шерстяной ткани.
Нарядная дама с испуганной бледной улыбкой огляделась по сторонам и напомнила публике, что та забыла о шампанском.