Седьмая встреча
Шрифт:
Тем временем его воскресные брюки аккуратно висели на спинке стула, стоявшего у печки. Руфи приходилось ловчить, чтобы хоть на минутку остаться с брюками наедине. Она даже предлагала дяде поискать у него в голове вшей, пока он не заснет. Считалось, что это помогает зачатию детей.
Несколько воскресных дней Руфи никак не удавалось остаться наедине с дядиными брюками, потому что на улице шел дождь и кто-нибудь из детей всегда крутился поблизости. Из-за этого она упустила кучу денег.
Эмиссар после обеда спал в брюках, потому что его за это никто не бранил. Как можно бранить человека, душа которого
Жестяная коробка принадлежала матери, там хранились деньги на черный день. Эти деньги Руфь трогать не смела. Не смела она брать деньги и из кошельков, лежавших у всех на виду. Это было бы уже воровство. А за воровство можно попасть не только в ад, но и в детский приют.
Руфь решила, что ее занятие следует считать сбором пожертвований или чем-нибудь в этом роде, потому речь никогда не шла о бумажных купюрах.
Тетя Рутта хранила деньги, полученные за молоко, в шкатулке на подоконнике. Но взять оттуда было невозможно, потому что тетя Рутта раз в неделю подсчитывала все проданные литры.
Оставались еще списки пожертвований для миссии. Элла всегда ходила по домам с такими списками, но Руфь не любила стучаться в чужие двери и просить пожертвовать что-нибудь на миссию. Люди иной раз ведут себя непредсказуемо. Лучше держаться от них подальше. Но если речь идет о блестящей монетке достоинством в десять, а иногда и в пятнадцать эре, можно сделать исключение.
Дети прокалывали в списках дырочки — одна дырочка соответствовала десяти пожертвованным эре. Дырочка служила своеобразной квитанцией. Каждый такой список с дырочками давал миссии пять крон. Дети пользовались штопальными иглами. Руфь придумала, что можно пользоваться обычной швейной иглой — могла же она в спешке не найти тональной иглы! От швейной иглы дырочки были почти не заметны.
Кончилось тем, что она все-таки пошла в миссию на следующее собрание. Они пели псалмы, и их угостили булочками и жидким какао. Когда Управляющая собрала списки и деньги и спросила, нет ли новобранцев, желающих помочь миссии во имя Бога, Руфь неуверенно подняла руку.
Так она занялась сбором пожертвований. Ходила по домам, в лавку и всюду, где были люди. Вообще-то, взрослые, давая деньги, должны были сами прокалывать дырку, но не все были так щепетильны. Некоторые, особенно прижимистые, давали всего две монетки по десять эре. Таких было даже неудобно просить, чтобы они делали дырочки. Кроме того, дома Руфь клала списки между двумя толстыми книгами, так что дырочки становились почти незаметными.
Легче всего было с теми, кто пользовался очками. Часто им не хотелось идти за очками, и они просили ее тут же на крыльце быстренько самой проткнуть дырку.
Через несколько дней она уже собрала для себя две кроны двадцать эре. И тем не менее, для миссии осталось пять крон, за что Руфь удостоилась похвалы Управляющей. Они вместе опустились на колени и поблагодарили Бога за все деньги. Руфь благодарила особенно горячо. Иначе и быть не могло.
Когда она ела булочку с одной изюминкой и Управляющая сказала, что эти деньги пойдут больным и голодным детям в Африке, изюминка застряла у нее в горле.
Элла поинтересовалась, не негры ли эти дети. Управляющая
В тот день, когда на север вернулся кулик-сорока и начал расхаживать, крича без всякой причины, у Руфи набралось уже шесть крон десять эре. Но она не знала, сколько стоит коробка цветных мелков. Узнать это можно было только на Материке.
Она часто думала, что ей нужен свой, близкий человек. Кто-то, с кем можно было бы говорить обо всем и кто не находил бы в ее словах ничего постыдного или странного. Ей было необходимо получить ответы на столько вопросов! Йорген для этого не годился, он только огорчался, что ничего не знает.
И пусть бы этот человек не мог с ходу ответить на ее вопросы. Главное, чтобы было кому их задать. Кто-нибудь вроде бабушки, например.
Бабушкин недостаток, по сравнению с этим человеком, заключался в том, что Руфи нужен был кто-то, кто не считал бы заимствование из пожертвований воровством и не стал бы спрашивать, как она объяснит людям, например, Эмиссару, каким образом смогла купить такие дорогие мелки.
Этот человек должен быть сильнее ее, потому что, возможно, ей понадобится его сила. А она будет стараться, как раньше. Она не исключала, что он посоветует ей накопить побольше денег, так, чтобы хватило еще и на краски. Тогда они могли бы вместе рисовать на чердаке. У нее было много картонных коробок, которые можно разрезать. Они подошли бы для картин.
Иногда он просто сидел бы, погруженный в задумчивость, а Руфь рисовала. Потом он мог бы сказать: «Господи, как это красиво!» или «Никто не умеет рисовать так, как ты!».
Но такого человека не было, он существовал только в ее воображении.
Время от времени она пыталась сделать таким человеком Йоргена. Но Йорген всегда и во всем был только самим собой. Он скандалил, резал свои дощечки, шмыгал носом и задавал вопросы. Иногда он вел себя так тихо, что ей начинало казаться, что его нет рядом с ней. Но он всегда был там, где была она.
Он понимал не все, что она ему говорила. И все-таки она требовала, чтобы он отвечал, если она спрашивала его о чем-то. Случалось, он доходил до отчаяния, когда не мог ответить ей. При виде плачущего Йоргена у Руфи сжималось сердце. Как будто плакала она, а не он.
Часто он просто смотрел на нее. Как будто вспоминал, что о нем говорят люди: «Несчастный дурачок!»
Все неожиданно кончилось в тот день, когда Руфь набрала для себя двадцать одну крону и семьдесят эре. Когда дети пришли в миссию на очередное собрание, в сенях их встретила незнакомая женщина. Управляющая умерла ночью во сне!
Дети замерли, раскрыв рты от удивления, потом положили деньги на полку, где стоял сепаратор, и тихонько ушли.
Руфь шла последняя, потому что ростом была ниже всех. Так здесь было принято. Она еще не успела войти в сени, а высокие дети уже высыпали оттуда. Даже на крыльце стоял запах кислого молока и мертвой Управляющей.