Седьмая встреча
Шрифт:
Отец поставил вазу на тумбочку. Стебли у роз были слишком длинные. Или ваза слишком низкая. Она едва не перевернулась, поэтому отец придвинул ее к стене. И все-таки вид у нее был неустойчивый.
— Поставь, пожалуйста, вазу на окно, там розам будет светлее, — усталым голосом сказала мать.
Отец выполнил ее просьбу. Розы прислонились к оконной раме. Горм старался смотреть только на них.
— Посиди с нами, Герхард, — попросила мать.
Отец сел, не снимая плаща. Горма раздражало, что отец сидит в плаще. Он не мог припомнить, чтобы его когда-нибудь
— Я просил Ольгу к твоему возвращению получше убрать твою комнату, — сказал отец матери.
— Это очень мило с твоей стороны, Герхард.
Мать немного подтянула перину, словно ее знобило, потом спросила:
— Мне не было письма?
— Нет. Я бы принес. А ты ждешь письма?
— Только ответа из санатория. Смогут ли они принять меня и в этом году?
Какое все серое! — думал Горм. Солнце светит сквозь серые стекла. Розы стоят на подоконнике и вот-вот перевернутся. Отец не хочет снять с себя серый плащ, мать хочет уехать на курорт. А я сам — самый серый урод в этой комнате. Я родился в серости. Кто я, почему я настолько серый, что у меня нет сил что-нибудь изменить? Если мать лежит и ждет смерти, а отец сидит в плаще, потому что должен быть сейчас в другом месте, почему я только наблюдаю за этим, не в силах шевельнуть даже пальцем?
Он быстро встал и подошел к окну.
— По-моему, надо позвонить Марианне и Эдель, — сказал он.
— О нет, не стоит. — Мать болезненно поморщилась.
— Мне же вы позвонили.
В палате воцарилось молчание. Горм не оборачивался.
— Я все время порывался это сделать, — коротко ответил отец. Этот ответ объяснил Горму, что отец не хотел ни во что вмешиваться.
— Хотите, я позвоню? — предложил Горм.
— Прекрасная мысль, — еще короче бросил отец. Не успели эти слова замереть в воздухе, как их словно и не произносили.
— Делайте как хотите, — вздохнула мать.
Через четыре дня мать вернулась домой. Походкой старой женщины она поднялась на второй этаж и почти не выходила из своей комнаты. Бабушка и тетя Клара нанесли ей короткий визит.
Горм иногда сидел у матери. Она была подтянута, как обычно, и он не видел, чтобы она плакала, но говорила она мало.
В тот день, когда она ездила на контроль, как она это называла, он заметил у нее на лице следы слез. Отец вечером остался дома и почти все время провел у нее наверху.
Эдель приехала домой из Сёрланна. Она загорела, но вид у нее был озабоченный. Такой Горм ее никогда не видел. И еще она была обижена, потому что ее так поздно известили о болезни матери. По телефону она проговорилась, что слышала
— Похоже, что у мамы есть только один ребенок, Горм, — сказала Эдель. — И так было всегда.
— Не забывай, больна она, а не ты.
Горм вошел в столовую и поздоровался.
— Мы как раз говорили о тебе, — сказала Эдель.
— Я слышал.
— Как ее самочувствие? Ты видел ее сегодня? — спросила она.
— Ее только что вырвало, — ответил он и налил себе кофе. Отец быстро встал и поднялся на второй этаж.
— Этот милосердный самаритянин посещает ее? — Эдель раздавила яичную скорлупу и смяла ее в комок.
Горм не ответил. У нее были розовые, очень длинные ногти. На указательном пальце ноготь был косо обломан.
— Ты знаешь, что у нее? — Тон у Эдель был вызывающий.
— Нет. Но догадываюсь.
— Ты не ошибаешься, — ядовито сказала она.
— А тебе откуда это известно?
— Отец мне сказал. Еще вчера.
— Сказал? Тебе?
— Да.
Кожа вокруг ноздрей была у нее в черных точках. Так бывает при жирной коже, подумал Горм. У отца тоже жирная кожа. До сих пор Горм не обращал внимания, как выглядят люди с жирной кожей. Красивого в этом было мало.
— Как думаешь, это опасно? — спросила Эдель.
— Нет, если им удалось удалить всю опухоль.
Эдель продолжала мять в пальцах раздавленную яичную скорлупу.
— По-моему, это смертельно, — сказала вдруг Эдель. Горм отставил чашку и поднял глаза на сестру.
— Ты собираешься ей это сказать?
— Да, если никто другой еще не сказал.
— Хочешь быть самой смелой и отомстить ей за то, что она, по-твоему, уделяла тебе мало внимания?
Горм не понимал, как заставил себя произнести эти слова, но он только что думал об этом. Ему хотелось прибавить еще кое-что. Вроде того, что ей двадцать четыре года, а ведет она себя как тринадцатилетняя девчонка, и что у нее жирная кожа.
— У нас несчастная семья, — сказала Эдель, словно угадав его мысли. Потом она отодвинула тарелку подальше от края стола и беспомощно посмотрела на Горма.
Несмотря на все, что тут было сказано, ему невольно стало жалко ее. «Она моя сестра, — с удивлением подумал он. — И хоть она пытается показать, будто отец принадлежит только ей, она знает, что это совсем не так».
— В нашем доме что-то прогнило насквозь. Я чувствую это по себе. Она умрет, это точно.
Эдель склонилась над столом и уронила голову на руки. Плечи ее тряслись. Горм осторожно тронул ее за плечо, прислушиваясь, как Ольга бренчит приборами в буфетной. Он вдруг подумал, что, пожалуй, именно Ольге больше всего известно о каждом из них.
— Ты помнишь, чтобы мы когда-нибудь смеялись здесь, в этом доме? А? Ну-ка скажи!
— Сейчас маме хуже, чем нам! Ясно?
— Любой заболеет, прожив в этом доме всю жизнь, — всхлипнула Эдель.