Седьмой ключ
Шрифт:
— Душа цветет… Ох, Алешка!
— Мне кажется, вот таких и собирают здесь, чтобы посвятить их в рыцари тайного храма.
— И как называется этот храм?
— Не знаю, может быть, храм Отворяющих Двери…
— Как это?
— Ну, не знаю… Потому что слово «творчество» — от корня «твор» — отворять — врата, окна, двери… Отворить свою дверь — это значит найти свое предназначение. А тот, кто его находит, он как бы вдыхает жизнь в свое время. Делает его настоящим… Как поэты, художники, музыканты, полководцы, философы — ведь мы учимся ощущать то, прошедшее, далекое время только по их делам, их творениям.
— Ой, Леш, это как-то так неожиданно… и слишком сложно. Я об этом еще подумаю и скажу тебе, ладно?
— Ты потом меня еще обгонишь и поймешь то, чего не понял я. А я буду тебя догонять.
— Мы так и будем наперегонки вдвоем, да? Всегда?
— Всегда!
За разговором они не заметили, что лес значительно поредел, стал светлее — в нем все чаще попадались лиственные деревья — березы, дубы, осины… Зато дождь, хлеставший вовсю, теперь настигал их, и снова где-то поблизости ухал рассерженный гром — отошедшая на какое-то время гроза вновь приближалась.
Укрывшись вдвоем под Алешиной курткой, они неожиданно выбрались на опушку — лес кончился. Перед ними сквозь дымку дождя виднелась деревенская околица — это была Леониха.
— Ты что-нибудь понимаешь? — выбивая зубами дробь, спросила Ветка у своего спутника, обнимавшего ее одной рукой.
— Нич-чего не понимаю! — он крепче прижал ее к себе, чтобы согреть, хотя сам был не теплее ледышки — на обоих нитки сухой не было. — Я думал — мы выйдем к бетонке, где-то посередине между дачами и твоим прежним домом в лесу. А мы… выходит, мы почти у самой станции!
— Да, получается, мы шли лесом километра четыре, но пути этого почти не заметили. И потом, Леш, нет тут такого леса, которым мы шли! Я ж говорю — мы тут с мамой каждый кустик облазили — я этот лес в первый раз вижу!
— Да-а-а, дела! Ну ладно, теперь-то куда? Ты продрогла совсем, еще простудишься, надо бы нам дождь у кого-нибудь переждать.
— Но мы ж в деревне не знаем никого. Только этого… пьяницу, который сына бил.
— И журналы вам дал. Вспомни, с него-то все и началось! Давай к нему?
— Ни за что! Чтоб вы с ним подрались?
— А что? И подеремся! — он теперь горы готов был свернуть.
— Я сказала — нет!
— Нет — так нет, только переждать все равно надо. Пошли, а там разберемся.
И они, пригибаясь под проливным дождем, задами, через огородики и картофельные поля, побежали к Леонихе.
Глава 4
В деревне
Нет, определенно эта прогулочка будет стоить им воспаления легких! В Алешиных кроссовках хлюпала вода, Ветка, несмотря на холод, вся горела — ей казалось, что лоб ее внутри пылает огнем — похоже, поднималась температура. Они выбрались на центральную деревенскую улицу где-то посередине и спрятались под плакучими ветвями одинокой березы, стоявшей у некрашеного забора.
Дождь и не думал кончаться — видно, зарядил до утра, гроза разъярилась вовсю, разряды грома ухали так, что уши закладывало, молнии, полыхавшие одна за другой, похоже, наводили ужас даже на тех, кто укрылся в относительной безопасности городских квартир…
Что ж говорить о тех, кто в эти минуты не знал приюта…
Алеша видел, что
— Ника, гляди… Вроде нас зовут?
— Похоже, нас! Больше тут никого… Ну что?
— Пошли! Выбора у нас нет.
Они проскользнули в незапертую калитку, пробежали по затопленной дорожке и в два прыжка поднялись на высокое крыльцо. Гостеприимно раскрытая дверь быстро захлопнулась. Они оказались в полутемных сенях, где пахло сеном, яблоками, молоком и еще чем-то сладким, домашним. Может быть, детством…
— Проходите. Замерзли небось… — очень серьезно пригласила их в дом малютка, в которой оба, приглядевшись, признали Лизу, младшую дочку деревенского пьяницы.
— Ой, Лизанька, здравствуй! — обрадовалась ей Ветка, присев на корточки. — Как же ты нас узнала — на улице такой дождь — не видать ничего!
— Осень плосто, — с тем же выражением взрослой сосредоточенности проскрипела Лизанька и настойчиво потянула гостью за руку — в натопленную теплынь.
— Идите, идите-ка, не смущайтесь! — послышался бодрый веселый голос, и взорам вошедших предстала невысокая пожилая женщина. — Лизанька вас приметила: вон, говорит, хорошие под дождем пропадают! Давайте сюда, хорошие, поближе к печке — тут у нас все сохнет в два счета! Сохните, путешественники. Ох, миленькая, да у тебя руки, как лед, — воскликнула хозяйка, взявшая Ветку за руку, чтобы усадить в кресло поближе к жарко растопленной печке.
Лизина бабушка всплеснула руками и взялась за дело. Сетуя на непогоду, на грозу, которая, по ее выражению, как с цепи сорвалась, на ребят, затеявших прогулку по лесу в Ильин день, когда с самого обеда было ясно, что хлынет, она обращалась то к внучке, то к нежданным гостям, то к молнии и грозе, к печке, самовару и коту Кузьке и сновала по комнате, быстро и ловко делая свое дело: накрыла на стол, подала Ветке с Алешей по паре нагретых на печке шерстяных носков, подтерла лужицы, протянувшиеся вслед за вошедшими по всей комнате, надела на Лизу теплую пуховую кофточку… Горе-путешественникам тоже дала по сухой вязаной кофте, и они не отказались — настолько уютно и по-домашнему почувствовали себя в этом простом гостеприимном доме.
Бесшумно и легко перебирая ногами в опушенных мягоньким светлым мехом бордовых тапочках, Антонина Петровна — так она назвалась — успела пожаловаться на неказистый вид нынешних яблок — то ли дело были яблоки в ее детстве, проведенном в приволжском селе Еленовка близ Саратова… Расставляя на свежей отглаженной скатерти блюдечки и тарелки своими узловатыми искривленными от подагры пальцами, она, смеясь, вспоминала, как со старшей сестрой своей Нинкой воровали они эти яблоки из специальных глубоких ям, вырытых в земле их бабушкой и засыпанных листьями — так их принято было сохранять до зимы… Яблок-то было вдоволь, но им непременно хотелось утащить потихоньку от строгой и властной бабушки несколько прозрачно-золотых душистых плодов, которые теперь, из непомерной дали прошедших лет кажутся райскими…