Седьмой ключ
Шрифт:
— Как это? — тихонько спросила Ветка, боясь, что баба Тоня опять рассердится.
— Ну, то есть сбить с дороги и на свою тропу своротить. Заставить ее в стихах, в жизни говорить то, что ему надобно. Чтоб через нее не свет на землю пролился, а мрак, чернота… И, главное, страх! Это его первое оружие. Через него он и одолел ее. Бойтесь страха, мои милые! Противьтесь ему всей душой — не пускайте в душеньку, не отпирайте двери… Ведь душа наша, как чаша весов, качается — глядь — и склонилась ко злу. И темные силы проникают в нас, если открыть им ворота. Да, хоть щелочку! Совершил гадость какую — хоть малую, или боишься чего — затосковал, приуныл, а они — тут как тут! Незаметно, вроде бы, все происходит. И Вязмитинову это удалось —
— А нашла она то, что он требовал от нее? И что это было?
— Вот чего не знаю — того не знаю… Может, кто о том и ведает, только мне — ничего не известно. Известно чем дело кончилось.
— Чем же? — вся как натянутая струна шепнула Ветка.
— Ох… и говорить-то не хочется. Руки она на себя наложила! А ведь это смертный грех… Даже на кладбище таких не хоронят, в церкви не отпевают — нельзя. Где она похоронена, неизвестно. Много тут в этом деле загадок. Но многое дальше — до нашего времени тянется. Ведь руки-то она на себя наложила, уже когда ребеночка родила! И ребеночек этот — дитя Вязмитинова, а не законного мужа ее, старика. А изверг хоть тоже уж был не молод, а все ж таки не старик. И потом, любил он ее. Ненавидел, завидовал, презирал за слабость… но любил. Таким душам прозрачным, которые не от мира сего, — им защитник нужен. Горе, если бес какой на пути подвернется — за собой увлечет! Вот и он — велел ей дитя тайком родить и от мужа скрыть. А она ни в чем лгать Дурасову не хотела. Родила-то она не дома — скрывала тяжесть свою от всех — утягивалась, терпела, сердечная… У ней старая нянька была, которая всюду за Женни следовала. Только в тот странный дом на берегу хода ей не было. Но когда родить Женни пришлось — он бабку пустил, та принимала ребеночка — родился мальчик. Женни от обмана, от грязи этой совсем была не в себе. Ребеночка он велел в доме оставить и бабку при нем. Женни приходилось на каждом шагу обманывать Петра Константиновича, которого она за второго отца почитала и такой пакости ему делать никак не хотела… Ан вон оно вышло как — что значит бесовское наваждение! Совсем потеряла голову бедная, слегла… Сыночек в том доме — в гнезде стервятника, куда ей и ступить-то страшно! Няня при нем, но от этого ей не легче — ей уж жизнь была не мила. Не хотела она дитя Вязмитинову поручать, а сама видела, что слабеет — сил не было жить на белом свете. И понимала, что не вызволить ей ребетеночка из паутины — уж погиб он, едва родившись… Вот она в горячке босая выбежала на обрыв и…
— В Клязьму? — ужаснулась Ветка.
— Туда! Вытащили, да уж поздно… Петр Константинович слег — не вынес позора. Как же — молодая жена — да утопилась! Он же человек был известный — срам на всю родню. Вот и умер он вскоре, так о ребеночке не узнавши… А няня Женни — она ребенка и воспитала.
— В том доме?
— Зачем? У Вязмитинова много домов да имений было. Он поселил их в Лосино-Петровском — это недалеко отсюда — по направлению к Монино. Здесь дорога от Анискино через Свердловку, через село Осеево — и вот тебе Лосино-Петровское. Там усадьба у него была. В дом тот, что на пруду, он верхом приезжал… редко когда ночевал там.
— Антонина Петровна… Извините, можно вопрос?
Та, едва заметно улыбнувшись, кивнула.
— Откуда вы знаете это так подробно?
— Откуда? — она выдержала паузу как заправская актриса. — Да от самого сына ее Льва Вязмитинова! Он ведь и посейчас в этих краях живет…
Глава 5
Жертвенный огонь
…Вера не помнила, как они оказались на этой поляне. Ей запомнилось только, что Ксения, едва начались схватки, устремилась в самую чащу, точно ее туда на аркане тащили… Придерживая живот, она рвалась куда-то, приговаривая как в бреду: «Туда… Туда… Сейчас! Сейчас!»
Мир полыхал, объятый небесным огнем — молнии били влет. Буря свирепствовала там, за чертой
Вера каким-то отдаленным краем сознания подивилась незнакомому лесу: хоть они с Веткой и облазили здесь все вокруг, но такого бурелома, таких мхов в этих краях не видали… Впрочем, думать она была не способна — ее обуял дикий, панический страх за Ксению. И куда ту несет?! Что делать? Ни одна, ни другая не имели опыта акушерства, да еще в таких условиях… Вера послушно поспешала за Ксенией — и откуда только у той столько сил вдруг взялось? Животом, руками, головой раздвигает ветки, лезет вперед с упорством, и все молча — без крика, без паники — только торопится так, точно вот-вот ее поезд уйдет.
И вот наконец поляна. Ксения сразу, как выбралась сюда, упала без сил, стараясь не задеть свой живот. Вера — к ней.
— Господи, как ты меня пугаешь! Ну куда ты рванулась так, Ксенечка?
Та не отвечала — только слабо улыбнулась ей, успокаивая — мол, ничего, прорвемся.
Поляна была небольшая, полукруглая. Ветви трех старых дубов и нескольких клонящихся к центру березок, перекрещиваясь, образовывали над ней живой зеленый шатер. У края поляны Вера приметила круглый высокий холмик, а рядом с ним еще два — пониже, поменьше. Подошла, рассмотрела. Земля травой поросла и цветами. Ромашки, зверобой, крупные колокольчики… Услыхала какой-то тихий журчащий звук. Огляделась — под корнями дубовыми, окруженный орешником крошечный родничок, забранный потемневшими деревянными плашками вроде колодца. Водица прозрачная, чистая — сразу захотелось напиться.
— Ве-ра! — услышала она за спиной сдавленный стон.
Ксения приподнялась на локте и глядела на нее громадными, полными слез глазами. Лицо ее исказилось от боли — видно, еле сдерживалась, чтобы не закричать в голос.
— Сейчас я, Ксенюшка, милая! Потерпи, родная! Сейчас, сейчас…
А что — сейчас, как тут терпеть — вот уж загадка! В век не разгадать…
Вера тут только сообразила, что судорожно прижимает к себе завернутую в полотенце рукопись, которую прихватила из дома. Она с трудом разжала онемевшие пальцы, листы рассыпались под ногами. Этот экземпляр — первый, вычитанный — теперь был единственным. Последним.
— Так… что там нужно? Вода… горячая. Господи! Где ж я ее возьму? Ножницы или нож — пуповину перерезать! Ох, что делать? Что? — она заметалась как затравленная возле стонущей Ксении — та побелела как мел и дышала раскрытым ртом часто и тяжело, словно рыба, вытащенная из воды.
— Так, Вера! Возьми себя в руки! — приказала Вера сама себе, изо всех сил колотя по бедрам сжатыми кулаками. — Не смей паниковать. Так! Горячая вода. Значит, надо ее разогреть. Значит — костер! Так… Спички. Нужны спички!
— Там… — еле слышно подсказала ей Ксения. — Там моя… сумка.
Вера кинулась к сумке и нашла там спички и нож.
— Ну вот… — усмехнулась она про себя, — что еще нужно, чтобы принять роды? Да ничего!
Дождь все-таки проникал сюда, хоть и слабый, мелкий, сдерживаемый раскидистым живым шатром над головой. Повсюду было много хвороста, кусочков коры, поваленных деревьев, с которых можно было обломать крепкие ветки на растопку, но все это было мокрое — не годилось. Древесину нужно было хоть немного, да просушить…
Вера больше не сомневалась ни секунды — у ее ног лежало как раз то, что нужно: сухая плотная бумага — лучший материал для растопки!
И вот уже весело трещал огонь, пожиравший чернеющие листы. И рука той, которая разожгла его, не дрогнула. А глаза оставались сухи.
Первый отчаянный крик Ксении потонул в громовом вопле природы. Вера метнулась к подруге, чуть не опрокинув свое сооружение, которое она приладила над костром — кастрюльку с водой, повешенную на какой-то железке, укрепленной на двух рогатинах…