Седьмой ключ
Шрифт:
— Спасать-спасать… Ох! — Ксения внезапно присела, и лицо ее исказила гримаса боли.
— Что, милая, что?! Неужели?..
Вера боялась поверить, но сомнений быть не могло — у Ксении начинались роды!
Глава 3
Посвящение
…Они никак не могли оторваться — лежали и целовались, и душный запах цветущих трав вплетался в привкус их поцелуев, словно дурман приворотного зелья.
Но Ветке с Алешей не нужен был никакой приворот: с торопливостью юности они стремились к любви каждой клеточкой естества,
Да, наконец они вырвались на свободу! И ее полнота и внезапность была так велика, что на какое-то время оглушила их, приникших друг к другу, лишив способности думать, соображать — она насыщала их ровным звенящим гудением жизни, одним махом повернувшей для них колесо судьбы и вознесшей над пропастью.
Они оба признались, что предчувствовали этим летом одно: каждый по-своему ощущал неумолимое приближение катастрофы, каждого как будто влекло к чему-то необъяснимо-пугающему, похожему на неприметный с виду, но мощный водоворот, в который затягивает теченье реки, и преграды этому нет…
Оба таили в себе это предчувствие и все больше замыкались в себе, пытаясь обрести точку опоры. Беду отвела любовь. Она вырвала из подступавшего хаоса и вновь возвращала к жизни.
Они лежали в разогретой траве, оглушенные стрекотаньем кузнечиков, и глядели друг другу в глаза, находя в них блеск всех сокровищ мира. Время от времени кто-то задавал другому едва слышный вопрос и различал в ответ легкий шелест — губы шептали ответ и вновь умолкали. И эти двое вновь погружались в созерцанье друг друга — мир был самим совершенством, а они — центром Вселенной и ничто не могло нарушить эту гармонию — ни отдаленное ворчанье грозы, ни низкий свинцовый фронт буревых облаков, идущий с востока…
Конечно, они не перешли последний предел, конечно же нет… и не потому что чего-то боялись! Просто оба слишком долго пребывали в состоянии, близком к анестезии: оба сознательно тормозили, морозили свои чувства, и теперь ощущали, как заморозка отходит… Было немножко больно, но эта боль говорила о возвращении к жизни.
Да, прежде оба жили, скорее, не чувствами, а раздумьями, и потому кровь должна была разгореться, прежде чем они испытают потребность нарушить последний запрет, мешающий до конца постичь чувственную природу любви. Эта вершина была для них впереди, да они и не очень стремились к ней. Им довольно было той теплоты, что рождалась в душе от одного взгляда, прикосновения…
Прямо над головами прогрохотало, и Веткины ресницы дрогнули от неожиданности. Алеша приподнялся в траве, оглядывая небосклон.
— Смотри-ка… К нам гроза приближается, скоро здесь будет. Надо бы к дому, а так не хочется!
Он снова кинулся на траву и прижался щекой к ее горячим, нагретым солнцем и землей волосам.
— Моя Вероника… Ника… Богиня победы! Ты — моя самая-самая! Навсегда…
— Ника… Пусть так и останется. Так и зови меня, хорошо?
И вновь травы запутались у них в волосах, а когда эти двое смогли оторваться друг от друга, над головами
— Слушай, надо бежать! Сейчас хлынет.
— Леш, подожди… Смотри, холмик странный какой!
— Где?
— Да вот! У края полянки.
— Угу… Он как будто искусственный — смотри: ровный со всех сторон, округлый, правильный… Похоже, его тут специально насыпали.
— Интересно, а для чего?
— Ну, не знаю… Ой, а вот еще — погляди! Только гораздо ниже.
— Да, и форма совсем другая — вытянутая в длину.
— Странные какие-то холмики. Слушай пойдем-ка отсюда!
— Ой, Лешенька, тут родник! Колодец… Иди сюда! Попробуй какая вода — всю жизнь пила бы!
— Ага, вкусная!
Он пил из ее ладоней, подставленных ковшиком, вода была ледяная, с особым привкусом чистоты. Алеша пил с такой жадностью, как будто набрел на оазис в пустыне, и Ветка с внезапной серьезностью черпала и черпала водицу и подносила ладони к его губам. Она поила его с такой заботой и щедростью, точно все в этот миг — и солнечный свет, и вода родника — принадлежало ей, а она — жрица священного храма — приобщала неофита к святым дарам, свершая ритуал посвящения…
— Ну вот, хорошо! — она удовлетворенно кивнула, как, будто закончила важную и сложную работу и теперь можно отдохнуть с сознанием выполненного долга.
— Куда нам теперь? — над ними уже грохотало вовсю, день померк, лес тревожно шумел, стелясь над землей под порывами ветра.
— Слушай, а где это мы? Я как-то не очень себе представляю… — Ветка, с испугом поглядывая на небо, зябко поежилась.
— Да, вроде шли вдоль шоссе, потом вглубь… Мне казалось, мы вот-вот должны выйти к тропинке, которая соединяет бетонку со Свердловкой. Надень-ка пока… — он накинул ей на плечи свою джинсовую куртку.
— Странно… Кажется, все эти места наизусть знаю. Сколько мы тут с мамой ходили, потом с Машкой, с тобой… А это место совсем незнакомое.
— Ничего страшного — в лесу это бывает.
— А может, нас леший водит, а?
— Не говори глупостей — просто нам надо идти в одном направлении — сейчас сориентируемся и вперед! Так… Вроде бы, Свердловка должна быть у нас за спиной. Значит, если мы хотим добраться до дому, нам надо повернуть назад, а если…
Они шли по лесу наугад, раздвигая ветви кустов и деревьев. Их окружал настоящий бурелом — повсюду валялись поверженные стволы великанов-елей, густые светлые мхи пружинили под ногами, кое-где показались пушистые хвощи — неизменные спутники болот. Похоже, начался дождь, но здесь было сухо — сплошной зеленый шатер простирался над головами.
— Алеш, я хотела тебе одну вещь сказать.
— Ну, скажи.
— Знаешь… у меня давно уже есть одно такое дурацкое желание. Ты будешь смеяться!
— Не буду. Какое? Ну, не ломайся же, Ника!
— Я не ломаюсь… Просто я загадала, что если сделаю одну вещь, то все исполнится, а если сейчас об этом тебе скажу, то все испорчу. Загаданное как бы сглазится, понимаешь?
— Вот уж не знаю… По-моему, нет. Мне кажется, все о чем мы с тобой говорим, для нас яснее становится. Я сам начинаю понимать это лучше…