Седьмой крест
Шрифт:
Голландца он спросил:
– А что новенького на белом свете?
– На белом свете всегда бывает что-нибудь новенькое, – ответил голландец, – да ведь и у вас тут кое-какие делишки стряслись.
– Ну… У нас все идет как по расписанию, – сказал парень со свернутым носом, – как по маслу. Нам теперь, говоря по правде, и фюрера-то никакого не нужно. – Все растерянно уставились на него. – Ведь у нас уже есть один такой, что весь свет нам завидует. – Все засмеялись, кроме говорившего. Он зажал ноздрю большим пальцем.
– Восемнадцать марок, идет? –
– Я сказал – двадцать, – отвечал Георг. Он опустил глаза, боясь, как бы его не выдал их блеск.
Лодочник ощупывал материю.
– Прочная? – спросил он.
– Очень, – сказал Георг. – Но только не слишком теплая. Вот такая шерстяная лучше греет.
– Невеста мне каждый год такие вяжет.
– Значит, любит, – сказал Георг.
– Хочешь меняться?
Георг прищурился, как бы соображая.
– Примерь, хочешь?
– Идем в уборную, – сказал Георг. Он предоставил смеющимся смеяться: они не должны знать, что на нем нет рубашки.
Когда обмен состоялся, Георг скорее побежал, чем пошел, следуя течению Рейна. Важно выпрямившись, лодочник вышел в новой куртке из уборной и направился к стоявшим у перил; одной рукой он подбоченился, другую поднял для приветствия, и его широкое лицо ясно выражало уверенность в том, что он еще раз кого-то ловко надул.
Остаться в ней все равно было бы опасно, думал Георг, но и менять – тоже опасно.
Ну, как вышло, так и вышло.
Вдруг кто-то рядом окликнул его:
– Эй! – С ведерком и удочками за ним шел, подпрыгивая, Щуренок, легконогий, словно мальчонка. – Куда вы направляетесь? – спросил он.
Георг показал прямо вперед:
– Все прямо по берегу Рейна.
– А разве вы не здешний?
– Нет, – сказал Георг. – Я здесь лежал в больнице. Я иду к родным.
Щуренок сказал:
– Если мое общество не обременит вас… Уж очень я человек компанейский.
Георг промолчал. Он еще раз искоса взглянул на Шуренка. Ему с детства приходилось бороться против какого-то странного и тревожного чувства, охватывавшего его, если у человека не все оказывалось в порядке – какой-нибудь вывих в мыслях или в душе или физический недостаток. Только Валлау окончательно излечил его от этого чувства: «Вот тебе живой пример, Георг, как человек может до этого дойти». И мысли опять привели его к Валлау. Неукротимая тоска овладела им. Всей моей теперешней жизнью обязан я ему, думал Георг, даже если бы мне сегодня пришлось умереть! Щуренок же продолжал болтать:
– А вы уже были здесь на днях, видели этот большой праздник? Все-таки очень чудно. А вы были здесь во время оккупации? Как они тогда скакали по улицам на своих серых конях, эти марокканцы! А какие плащи у них красные! Французы – те совсем другое пятно на картине города, эдакой голубовато-сизый туманец. Чего вы так бежите, разрешите спросить, вы хотите еще сегодня попасть в Голландию?
– Разве это дорога в Голландию?
– Сначала вы попадете в Момбах, где едят одну спаржу. Ваши родственники там живут?
– Дальше вниз.
– В Буденгейме?
– Отчасти.
– Отчасти… – повторил Щуренок.
«Отделаться мне от него? – размышлял Георг. – Но как, черт побери? Нет, всегда лучше вдвоем-втроем… Тогда тебя скорее примут за здешнего». Они миновали разводной мостик над плотовой пристанью.
– Господи, как в обществе время-то бежит, – констатировал Щуренок, словно кто-то обязал его торопить время.
Георг посмотрел вдаль, за Рейн. Там, на острове, совсем неподалеку, стояли в ряд три низеньких белых домика, они прижались к воде. Что-то в этих домиках, из которых средний напоминал мельницу, показалось ему знакомым и манящим – словно там жил кто-то, кто был ему мил. Вытянувшись над островом, перекинулся к дальнему берегу железнодорожный мост. Они миновали его начало, где стоял часовой.
– Красивый мост, – похвалил Щуренок. Георг последовал за Щуренком, который сошел с дороги и зашагал по луговине. Один раз тот остановился и понюхал воздух. – Орешник! – Щуренок нагнулся и собрал несколько орехов в свое ведерко. Георг искал торопливо и судорожно давил орехи каблуком. Щуренок засмеялся: – Да вы, видно, обожаете орехи!
Георг постарался овладеть собой. Он был весь в поту и очень утомлен. Не может же в конце концов этот проклятый Щуренок вечно бежать рядом с ним. Должен же он начать удить где-нибудь.
– Там видно будет, – сказал тот, когда Георг наконец осторожно спросил его.
Начался ивняк, напомнивший Георгу Вестгофен. Тревога Георга все росла.
– Вот! – сказал Щуренок.
Георг остолбенел. Они стояли на косе. Перед ними направо и налево бежал Рейн, «дальше» идти было некуда.
Когда Щуренок увидел изумленное лицо Георга, он рассмеялся.
– А вот я вас и надул, а вот я вас и провел! Зачем так торопились!
Он положил на землю удочки и ведерко и потирал себе ляжки.
– А у меня, по крайней мере, компания была!
Он не подозревал, что секунду назад был на волосок от смерти. Георг отвернулся и здоровой рукой прикрыл лицо. Сделав над собой невероятное усилие, он спокойно сказал:
– Что ж, до свиданья.
– Хейль Гитлер! – отвечал Щуренок.
Но в этот миг ветки ивняка раздвинулись, из них вышел полицейский с усиками и прядью на лбу и весело сказал:
– Хейль Гитлер, Щуренок! Ну, покажи-ка мне свое разрешение на рыбную ловлю.
Щуренок сказал:
– Так я ведь не ужу.
– А твои удочки?
– Так они всегда со мной, как у солдата ружье!
– А ведерко?
– Вы загляните-ка в него. Три орешка.
– Щуренок, Щуренок! – вздохнул полицейский. – Ну, а вы? У вас есть документы?
– Это мой друг, – сказал Щуренок.
– Тем более, – сказал полицейский или собирался сказать, так как Георг, сделав как бы случайно несколько шагов к ивняку, вдруг пошел быстрее, а затем побежал, раздвигая ветки. – Держи! – заорал полицейский, отнюдь не добродушно и шутливо, а уже совсем по-полицейски. – Держи! Держи!