Седьмой патрон
Шрифт:
Фыркал, отдувался.
— Судьба тебя ниспослала, Серж. Явился, как бог, и, скажу по чести, вынул меня из пасти дракона.
По расхристанной рубахе, открывавшей заросшую густым волосом грудь, расплывались пятна влаги, с бороды и бровей капало.
Он трясся и все двигал челюстями, словно перекусывая на зубах что-то жесткое.
— Располагай отныне мною, жизнью тебе обязан.
— Полноте, — отшатнулся я. — Что вы?
— Грязь… все грязь…
Морщась, дядя Вася вынул платок из кармана, стал тщательно вытирать
— Хорошо иметь влиятельных знакомых, а, Серж? — спросил он уже спокойно.
— Вовка-то влиятельный? Вот у нас сегодня Виноградов был… Да, мы ехали в машине, и по нам стреляли! Павлин Федорович меня грудью прикрыл.
Грузчик как-то разом протрезвел. Да и не пахло от него вином.
— Виноградов? Был у вас?
Он не поверил.
— Ездка предстоит отцу, — выпалил я в отчаянии, что выгляжу сейчас не лучшим образом. — Баржа, может, втугую будет набита динамитом.
Я окончательно смутился, уши запылали. В самом деле, чего это я несу? Звонарь! Сам Виноградов, видишь ли, прикрыл его грудью!
— Поездка предстоит и мне, — сказал дядя Вася раздумчиво.
Пока я бегал, чтобы возвратить в дом ковшик, дядя Вася исчез. Белела у калитки бумажка. Грузчик обронил, доставая платок.
Я выглянул на улицу. Нет его нигде.
Бумажка оказалась телеграммой. Вернее, обрывком: «…если племянник болен, выезжай к нему»…
Я свернул телеграмму и сунул в карман: авось, свидимся, тогда верну.
Через оцепление
— Окуни… окуни… — шептала со сна Нюшка. Разметалась, одеяло на полу.
Часто я брал ее с собой. Больше не возьму: гниет карбас, где-то на берег выброшенный падерой, ил замывает расколотое днище. Вольный я, ничто не связывает, и ухожу, чтобы, пройдя через неисчислимые приключения, вернуться совсем другим человеком. Будут приключения — верю! Рано или поздно, но должно же мне повезти?
Отец сказал: «В другой раз, Серега»… Ну да, в другой-то раз забрыкаюсь, да не пойду. Что я, собственно, на Двине забыл? Бывал и раньше в ездках, с малых лет на воде.
Отказ отца только подогрел мою решимость: сейчас или никогда! Плохо то, что не знаю, где под погрузкой стоит отцовская баржа.
Архангельск — это прежде всего причалы, склады, пирсы. Обширное портовое хозяйство. Вытянуть все архангельские пристани, причалы в одну линию, то, пожалуй, до моря достанут. До войны их было много, сейчас вообще не перечесть.
Завязалась мировая война, и Архангельск вернул себе былые преимущества главного порта России. Балтику и Черное море блокировали военные флоты Германии, а Владивосток далеко, он просто не в счет.
Хлынули в Архангельск поставки союзников для русской армии, терпевшей нужду и в боеприпасах, и в снаряжении. Снаряды, взрывчатка, патроны, амуниция, аэропланы, приборы, запасные части, да еще уголь и руда — миллионы и миллионы пудов. Клейма, бирки, ярлыки на ящиках, на тюках английские, французские.
На рейд, бывало, глянешь — больше судов под иностранными флагами, чем русских. По улицам — руки в брюки — шатается матросня, и кого среди нее только нет: негры и малайцы, французы и шотландцы, китайцы и англичане.
Порт задыхался, не в силах справиться с потоком грузов.
Спешная разгрузка Архангельска началась весною 1918 года. Оттого и редко мы видели отца дома, выпадали ему одни срочные рейсы.
А его баржу я найду. На нужный причал меня проводит напарник отца Николша Тюриков. Въедливый, колючий мужичонка, лишнего шага он в жизни не сделал. Является на причал тютелька в тютельку к отправлению. Буду отираться возле его дома, потом следом увяжусь — Николша сам приведет, куда надо.
Ну, до свиданья, дом родной!
Сыро, зябко. Бегу, греясь на ходу. Туман, весь мир топит туман.
Гнилью и торфом воняет Обводный канал. Раскорячась, сигают в ров лягушки, шлепая желтыми пузами о воду. Эй, печенки отобьете, дурехи!
На Двине орут пароходы. Потерянно звучат гудки в вязкой призрачной мгле.
С Обводного бегу через свалку, чтобы прямее попасть к Лютеранской улице. Обил о тротуар с башмаков комья грязи, бегу дальше и на подходе к Троицкому натыкаюсь на окрик:
— Стой, кто идет!
Клацает затвор винтовки.
Патрульный озяб и ежится.
— Проваливай, нельзя в центр.
Задворками пробираюсь к улице Полицейской — на перекрестке прохаживается солдат, винтовка сунута под мышку, поясной ремень оттягивают кожаные подсумки с патронами.
У меня потеют ладони, без нужды сжимаю узелок. Крадусь, прижимаясь спиной к забору.: Туман между домами жидкий, не то что на мхах, на Обводном.
Внезапно свистящий шепот:
— Куда прешь? — солдат прячется за афишной тумбой, держа винтовку на изготовку, — Не узнаешь, Серега?
— Где уж мне уж… — облегченно перевожу я дыхание.
Шикарно выглядит Вовка. Плевать, что он в галифе, но стальной шлем!..
— К отцу я, Володя, — показываю ему узелок. — В ездку уходит, утром отчалят, а белье забыл.
— Чеши назад. Стрелять приказано. Шляются тут всякие гражданские, которые без понятия.
Шея у Вовки длинная, в шлеме он, как гриб. А задается…
— Да что такое, Володя? Что происходит?
Ссориться мне с ним не с руки.
— Тревога! Подняли сразу после отбоя и марш-марш в оцепление. Думаю, контру ловят.