Седьмой Совершенный
Шрифт:
Ходжа Кахмас забыв, что он не на лекции, а в тюрьме, ходил по камере, словно по кафедре, жестикулируя и возвышая голос.
— Теперь возникает следующий вопрос! Вопрос крайне неприятный для Алидов. Спрашивается, чего ради, собственно говоря, погибают люди, тысячи людей из числа приверженцев Али, из числа тех, кого они ведут за собой, ведут, чтобы в какой-то момент отказаться от власти, тем самым предавая тех, кто ради них положил свою жизнь на алтарь их притязаний? Удивительное дело, Али погубило миролюбие — и это странным образом наложило отпечаток на все его потомство, а ведь, как известно, когда нужна твердость духа, мягкость неуместна, мягкостью не сделаешь врага другом, а только увеличишь его притязания. К тому же от миролюбия до трусости всего один шаг. Другое
— Да, да, — закивал Имран.
— Эти знают, как своего добиться. Все идет в ход: наглое вранье, угрозы, убийства. О Аллах, не дай свершиться тяжкому греху, отведи от меня руки нечестивцев.
— Устад, [94] расскажи про семеричников, — попросил Имран.
Удивленный новым обращеньем, ходжа Кахмас взглянул на собеседника и довольно улыбнулся.
Имран, в самом деле чувствовал все нарастающее уважение к человеку, столь свободно рассуждающему об истории религиозных войн.
94
Учитель, мастер.
— Расскажу, — пообещал ходжа Кахмас, — но не сегодня, ибо я собирался пойти в хазинат ал-хикма. [95]
Ходжа Кахмас оделся, вызвал стражника и ушел.
Имран, оставшись один, через некоторое время вызвал тюремщика и сказал ему:
— Послушай, братец, нельзя ли и мне пойти на прогулку? Клянусь Аллахом, у меня уже ноги опухают от неподвижности.
— Чего захотел, — усмехнулся тюремщик, — тебе прогулки не разрешены.
— Ну так пусть уж казнят меня скорее, нет больше мочи сидеть взаперти.
95
Библиотека.
— Разговор окончен, — сурово сказал надзиратель и закрыл дверь.
— Эх, будь ты проклят, сахиб аш-шурта, за напрасную надежду! — причитая, Имран принялся ходить по камере, бия себя в грудь. Слезы потекли по его щекам.
Дверь камеры отворилась и тюремщик сказал, сжалившись над заключенным:
— Ладно, пойдем — двор уберешь. Только смотри у меня — без глупостей.
— Клянусь своей жизнью, ты останешься, доволен мной, — заверил Имран.
— Глупец, — насмешливо сказал надзиратель, — нашел, чем клясться. Да за твою жизнь сейчас никто и даника не даст. Иди уж.
Тюремщик вывел Имрана во двор и поручил убрать тюремный двор.
— Метлу возьмешь у стражника, за будкой. Эй, Аббас, — крикнул надзиратель, обращаясь к стражнику, — дай ему метлу и присмотри за ним, я сейчас еще пару человек приведу.
Имран схватил метлу и принялся старательно махать ей. Никогда еще грязная работа не приносила ему такого удовольствия. Надзиратель привел еще двух человек, поставил в ряд и принялся командовать, заставляя заключенных ритмично взмахивать метлами. Имран вначале двигался в середине, затем переместился к стене, в нижней части которой, почти у земли, были прорезаны небольшие, забранные решетками вентиляционные окна полуподземных камер. Из этих окошек тут же послышались голоса: «Легче, легче маши метлой, придурок, пыль не поднимай, ублюдок, собачий сын».
— Давай, давай, не останавливайся, — рявкнул надзиратель, увидев, что заключенный замедлил движения, — раз — два, раз — два.
Но вскоре ему надоело командовать. Жар с неба и пыль с земли сделали свое дело. Надзиратель убрался в тень от будки стражника и принялся обмахиваться дощечкой, на которой были записаны имена работающих.
Имран подметал, не поднимая головы и не реагируя на оскорбления, доносящиеся из камер, но среди потока ругани он вдруг услышал свое имя. Не веря своим ушам он скосил глаза, наклонил голову и увидел в сумраке окошка чей-то горящий взор.
— Имран, это я — Ибрахим, рад видеть тебя в добром здравии.
Имран вздрогнул и оглянулся. Надзиратель о чем-то лениво беседовал со стражником, стоящим у ворот.
— Здравствуй, — через силу произнес он, ему было тяжело разговаривать. Чувство вины тяготило его. Тяжесть предательства сковала язык. Как он надеялся избежать этой встречи.
— Где ты сидишь? — спросил Ибрахим.
— Там, — неопределенно повел головой Имран.
— А меня, видишь, под землю запрятали. Тебя допрашивали?
— Да.
— Ты что-нибудь сказал им?
— Нет.
— Хорошо. Меня скоро отправят на золотые прииски. Говорят, это верная смерть, одни рабы там работают. Если мне не удастся бежать, дело будет плохо. А если тебе повезет, помни о своем обещании.
— Да, конечно, хотя вряд ли я отсюда выберусь, — сказал Имран.
— Послушай, говорят, где-то здесь отсиживается Кахмас, провокатор, который был на собрании. Ты случайно не видел его?
— Нет.
— Ему вынесен смертный приговор нашей организацией, ему и сахиб аш-шурта.
— Эй ты там! — возмущенно завопил надзиратель. — С кем ты там разговариваешь?
— Кто, я? — переспросил Имран, он остановился и поднял голову.
— Ты, овечий хвост, сын блудницы. Ну-ка, подойди сюда.
Имран подошел и сказал с ненавистью, глядя в глаза надзирателю.
— Не смей оскорблять мою мать.
— Ах ты, негодяй! — изумился надзиратель, занося кулак над головой заключенного. Имран перехватил руку и сжал ее у запястья. Ударить тюремщика он все же не посмел. Надзиратель свободной рукой вцепился в одежду противника. Так они стояли и толкались, под хохот и улюлюканье арестантов, пока стражник не подошел и не треснул Имрана по голове свободным концом алебарды. Имран упал под общий смех, увлекая за собой надзирателя. На крик стражника из дежурного помещения прибежали несколько человек из тюремного персонала и разогнали всех работающих по камерам.
Разговаривая с хозяином кайсары, Ахмад Башир понял, что известие о его отставке распространяется очень быстро. Не было обычного подобострастия. Он переехал в гостиницу на следующий день. Прислугу пришлось отпустить, он взял с собой только Анаис. Близость с ней не утратила еще своей новизны, и это скрашивало дни, которые он переживал.
Тяжелым испытанием было оставаться в городе после утраты власти. Осведомители сразу перестали здороваться с ним. Бывшее подчиненные делали вид, что не узнают его и старались при встрече с ним отвернуть голову. Хуже всего было то, что деньги таяли с неимоверной быстротой. Каждое утро Ахмад Башир ходил к начальнику почты, к бывшему сотрапезнику, но тот разводил руками. Письма из Багдада не было. После визита на почту Ахмад Башир покупал у подпольного торговца спиртным кувшин вина и возвращался в номер, где тонкие стены были не в силах сдержать крики Анаис. Ахмад Баширу было неловко, он не раз просил девушку не кричать, но рабыня, смеясь, говорила: «Я не могу не кричать, когда чувствую в себе эту штуку. Меня просто распирает». Ахмад Башир ухмылялся и засыпал. О пропавших деньгах он старался не думать. Лишь иногда, просыпаясь в мрачном расположении духа, лежал, вынашивая планы мести своей бывшей жене. Деньги вскоре закончились, и хозяин кайсары потребовал освободить занимаемую комнату. Ахмад Башир не стал спорить, связал пожитки, взял Анаис за руку и отправился в караван-сарай. Здесь можно было жить в кредит, уверив хозяина в том, что ждешь товар с караваном. Ахмад Башир не стал врать про караван, все равно бы ему не поверили. Он сказал, что ждет денежный перевод из Багдада, и из последних монет оплатил две ночи. Условия здесь были хуже. Лошади, верблюды и прочая живность были стреножены прямо во дворе, под окнами гостевых комнат, и в любое время дня и ночи оглашали окрестности ревом, не говоря уже о запахе, который исходил от них. Но делать было нечего. Ахмад Башир оставил Анаис и отправился бродить по городу. Многие из тех, кто раньше платил ему мзду, показывали на него пальцем, он чувствовал это спиной. Ахмад Башир зашел к Бургину и одолжил у него несколько динаров. Бургин был умен, он не изменил своего отношения к бывшему начальнику, Ахмад Башир уважал Бургина.