Седьмой Совершенный
Шрифт:
Ходжа Кахмас быстро оглянулся и увидел мерзкую рожу дервиша, напугавшего факиха в прошлый раз. Со словами: «Подай божьему человеку», дервиш схватил его за руку, при этом чем-то больно уколов.
— А-а, — вскричал ходжа Кахмас, вырывая руку и отскакивая в сторону, ты уколол меня, бродяга!
— Прости меня, господин, я аскет и суфий, на моей одежде много репейника и других колючек, ведь я истязаю свою плоть на пути служения Аллаху.
Дервиш говорил, подражая юродивому, закатывая глаза и кривя лицо.
— Пошел прочь, ничтожество, — завопил ходжа Кахмас и замахнулся.
Дервиш тут же исчез. Оставшийся путь факих проделал
— Вам нельзя поручить охрану честного человека, что же тогда говорить о преступниках, — заключил Ходжа Кахмас и пообещал написать жалобу начальнику тюрьмы.
Когда Ходжа Кахмас вошел в свое временное пристанище, Имран спал, открыв рот и наполнив камеру храпом. Ведь сон — это лучшее, чем можно заняться в тюрьме. Но факих немедленно разбудил его и с упреком сказал:
— Вот ты спишь безмятежно, хорошо тебе. Почему я не родился таким вот деревенским малым! Вот счастливый человек, ни о чем голова не болит, живет себе на белом свете безмятежный как ребенок, а ты из-за него бежишь во весь дух, рискуя натереть мозоли тесной обувью, без охраны, подвергаясь опасности.
— А что такое? — спросил Имран, пытаясь понять, что происходит. Минуту назад он был далеко отсюда, играл со своими детьми, рычал, изображая страшного зверя и пытался их укусить. Детский смех все еще звучал в его ушах.
— Я пытался тебя спасти, что только я не говорил, взывал к их разуму, но тщетно. Родственники убитого тобой мутакабиля, потребовали выдать тебя им, и судья разрешил. Сегодня что-то особенное жарко.
Ходжа Кахмас вытер лицо. Он и в самом деле исходил потом.
— Вообще-то здесь прохладно, — растерянно сказал Имран. После сна он с трудом постигал действительность. — Родственники? — переспросил он. — Но меня должны помиловать.
— Теперь уже не успеют, — сказал ходжа Кахмас. — Ты прав, в самом деле, здесь прохладно, я бы даже сказал, холодно. Теперь меня знобит, кажется, я заболел. Я пожалуй лягу, у меня лихорадка.
Ходжа Кахмас, не раздеваясь, лег и попросил:
— Накрой меня чем-нибудь, мне холодно.
Имран накрыл богослова.
— Ты пойдешь завтра в суд? — спросил он.
— Нет, у меня завтра лекция, — стуча зубами, ответил факих.
— Умоляю тебя, найди начальника полиции, расскажи ему обо мне. Он обещал мне.
— Его нет в городе, — едва совладав с дрожью, произнес ходжа Кахмас. Он исчез, я немного посплю, после поговорим.
После этих слов богослов сразу впал в беспамятство. Имран поправил на нем сбившуюся одежду и принялся ходить из угла в угол, лихорадочно размышляя. То и дело он порывался броситься к двери и стучать в нее до тех пор, пока сюда не явится начальник тюрьмы. Но помня, как смеялся над его требованиями надзиратель, Имран бессильно сжимал кулаки и продолжал мерить шагами камеру. К тому же тюремщик до сих пор был зол из-за той драки и все еще грозил карцером. Имран сел на свое ложе и стиснул голову руками. Ходжа Кахмас спал беспокойно, тяжело дыша, грудь его терзал сухой кашель, иногда он начинал горячо и сбивчиво бормотать во сне. В отверстие под потолком проник лунный луч, и Имрану нестерпимо захотелось схватиться за него и выбраться из камеры. «А ведь можно было убежать», — устало подумал он и долго перебирал варианты бегства, которые мог предпринять, временно находясь на свободе. Ходжа Кахмас застонал во сне и вывел Имрана из оцепенения. Схватив богослова за плечо, он тряс до тех пор, пока тот не открыл глаза.
— Раздобудь мне кинжал, — попросил Имран, — прошу тебя, принеси мне завтра кинжал.
— Я ничего не говорил, — невпопад ответил Кахмас, — я здесь не причем.
И вновь сомкнул веки.
— Он бредит, — сказал себе Имран, — у него жар.
Он поднялся, подошел к двери и постучал. Ответа не последовало. Постучал сильнее. Стал бить в дверь кулаком. Через некоторое время недовольный голос тюремщика спросил:
— Ну что там еще?
— Ученый заболел, — крикнул Имран, — позовите врача.
— Что с ним?
— Жар у него, весь мокрый.
— Потерпит до утра, не помрет. Где я ночью врача возьму? И прекрати стучать, а то в карцер отправлю, спят все.
Имран вернулся к богослову и потрогал его лоб. Жар не спадал, но дыханье стало ровнее. Имран поправил сбившееся одеяло, затем, подумав, приложился ухом к сердцу ученого. Едва слышные толчки успокоили его. «Спит», — подумал он. Делать было нечего, оставалось только уповать на Аллаха. Имран встал на колени и сотворил краткую молитву Господу. «О Аллах! — сказал он. Сделай так, чтобы я смог еще раз увидеть своих детей, а больше мне ничего не надо. Все в твоей воле». После этого он лег на свое место, скрючился, уткнулся лицом в стену и закрыл глаза в надежде заснуть. Когда сон был уже близок и простирал над ним свои ласковые крылья, ходжа Кахмас как-то особенно тяжело застонал и вдруг совершенно отчетливо произнес: «Дервиш уколол меня — это был яд, я умираю». Затем он захрипел. Имран вынырнул из сна и оглянулся. Ходжа Кахмас лежал, как-то неестественно выгнувшись. Имран бросился к нему и стал ворочать, пытаясь выпрямить больного и уложить поудобнее. Это ему удалось сделать с трудом. Богослов вдруг стал неестественно тяжел, а члены его утратили гибкость. Дыхания не было. Имран вновь приложился ухом к грудной клетке, но на этот раз ничего не услышал.
Ходжа Кахмас был мертв.
Имран оставил беднягу и пошел к двери, намереваясь позвать надзирателя. Но не позвал. Мысль, пришедшая в голову, была дерзкой, но и терять было нечего. Имран вернулся к умершему и негромко произнес: «Прости меня, ходжа». После этого он поменялся с умершим платьем, надел на него свою джубу, а себе взял его халат, шаровары, зеленую чалму и сандалии, которые, в самом деле, оказались тесны. Затем перенес покойника на свое место. Большого труда стоило придать ему то положение, в котором всегда лежал сам Имран. На это ушел весь остаток ночи. Когда раздался звук отпираемой двери и в камеру вошел тюремщик, Имран сидел, надвинув чалму на самые глаза, и перебирал четки.
— Выздоровел? — спросил надзиратель.
Имран кивнул головой.
— То-то же, а то врача ему подавай среди ночи.
Тюремщик пока не заметил подмены. Ученый и Имран были примерно одинакового телосложения, у обоих были черные бороды, к тому же в этот ранний час в камере царил полумрак. Из-за жары лекции у студентов начинались с восходом солнца, а богослов, чтобы успеть на занятие, просил выпустить его до восхода. Но Имран про себя решил, что если тюремщик заметил подмену, то он задушит его и попытается бежать. Пока все шло по плану.