Седое золото
Шрифт:
Курчавый со вкусом закурил мятую беломорину, выпустил к потолку несколько идеальных колец и продолжил:
— На лицо — попытка вредительства, раз. Парашют — военное имущество. Любой штатский, эксплуатирующий без соответственного разрешения военное оборудование, есть вредитель. Ясно? Далее, имеет место быть идеологическая диверсия, это два. В каком виде вы на праздничном военном смотре появились? Что это — за Соса-Сола такая?
— Кока-Кола, — поправил Ник. — Это напиток такой американский, на наш квас похожий.
— Видите! — Капитан поднял вверх указательный палец. — Американский! Весь советский народ годовщину Великой Октябрьской
— Да я случайно комбинезон этот надел, — заканючил Ник. — Первый, что под руку подвернулся, честное слово!
— Отсутствие мозгов не освобождает от ответственности, — милостиво пошутил Курчавый. — Случайно, не случайно, это значения не имеет. Факт фактом остаётся: пропагандировал идеологически чуждый напиток, и точка! Да, а вот ещё анекдоты эти, что вы в камере рассказывать изволили. Однозначно, пятьдесят восьмая! Как это у вас там про Польшу? Расскажите-ка, не стесняйтесь! Да ладно, не похожи вы на юную гимназистку, право… — И прикрикнул уже: — Рассказывай, голодранец!
— Первые годы после революции, — забубнил Ник, уставившись в пол. — Столица из Петрограда переехала в Москву. Надо было что-то делать, столичный статус демонстрировать миру. Решили провести выставку художников современных, из тех, которые революцию приняли безоговорочно. Огляделись, а художников-то стоящих — под рукой и нет. Кто за границу уехал, кого шлёпнули в общей массе, в горячке процесса, так сказать. Один только художник Петров-Водкин по Красной Площади разгуливает, довольный жизнью и собою. Как же иначе, с такой-то знатной фамилией? С такой фамилией и не тронет никто, постесняется. Ну, разве только по беспределу если. Вызвали Петрова-Водкина в ЧК, задачу обозначили: за неделю нарисовать сто новых картин. Покочевряжился Водкин вначале, но объяснили ему доходчиво — о целях, задачах и последствиях его отказа, он и согласился. За неделю не сто картин нарисовал, а целых двести. Проходит в Манеже выставка, народу приехало — не сосчитать. И делегация красных латышских стрелков пожаловала, с товарищем Лацисом во главе. Идут по залам, важные такие, что-то записывают в специальных блокнотах. Подвёл их экскурсовод к одной картине, «Ленин в Польше» называется. На берегу озера — шалаш, из шалаша торчат две пары ног.
— Эт-то — чьи будут ног-ги? — вежливо, но одновременно требовательно и строго товарищ Лацис спрашивает.
— Надежды Константиновны, — отвечает экскурсовод.
Красные латышские стрелки тут же записали ответ в своих блокнотах.
— А этти чьи?
— Феликса Эдмундовича.
Красные латышские стрелки сделали новые пометки в блокнотах.
Через пять минут спрашивают хором, почему-то безо всякого акцента:
— Где же Ленин?
— А Ленин — в Польше, — грустно вздохнул экскурсовод.
Красные латышские стрелки ещё долго что-то в своих блокнотах записывали…
Первое время Курчавый из-за неудержимого смеха вовсе не мог говорить, наконец, успокоился, смахнул слезу и принял вид донельзя серьёзный и суровый.
— Гадость, какая! Антисоветчина! Хотя элегантно, надо признать. Но всё равно — гадость!
Капитан встал из-за стола, не торопясь, прошёлся по кабинету, до двери и обратно. Видимо, обдумывал что-то важное.
— Говорят также, что вы, Никита Андреевич, и песенки разные петь горазды? Порадуйте уж старика. Просим, просим!
Ник взял в руки гитару и исполнил несколько песен из своего «камерного» репертуара.
Старался, потому как — вдруг и выгорит чего полезного.
После пятого «шедевра» капитан рукой небрежно махнул, мол — достаточно.
Ник опять прислонил гитару к книжной полке и замер на своём стуле, понимая, что сейчас, возможно, и решится его участь — окончательно и бесповоротно.
— Повезло тебе, шалопай, — неожиданно нормальным голосом сказал Курчавый. — Я в дореволюционные годы успел несколько лет поработать учителем словесности — в ремесленном училище. Так что имею определённую слабость к разным стихам, к фольклору народному. И вообще, судя по всему, парнишка ты неплохой. Вижу два варианта развития событий. Первый — пускаю дело обычным порядком, тогда тебе светит лет десять-пятнадцать исправительных лагерей. Как, устраивает тебя, студиоз недоделанный, такое развитие событий?
— Да не очень как-то. — От сердца у Ника неожиданно отлегло, он сразу понял, что второй вариант будет намного мягче. Не зря же энкаведешник на «ты» перешёл?
— «Не очень», — передразнил капитан. — Тоже мне — мыслитель! Ладно, предлагаю другой вариант. Альтернативный. Я все эти бумаги прячу в сейф, замораживаю следствие, так сказать. Сейчас таких дел, друг на друга похожих, — тысячи, многие десятки тысяч. Так что на общем фоне и не заметит никто. Ясно излагаю?
— А взамен что попросите?
— Правильно ситуацию понимаешь, — скупо улыбнулся Курчавый. — Взамен попрошу написать другую бумагу, вернее — заявление. Примерно такого содержания: «Я, Иванов Никита Андреевич, 1910 года рождения, студент четвёртого курса Ленинградского Горного Института им. Г. В. Плеханова, прошу включить меня в состав группы „Азимут“. Даю подписку о неразглашении всей информации о деятельности группы „Азимут“. Осознаю всю важность и меру ответственности». Можешь, от себя лично, добавить про любовь к Советской Власти, лично к товарищу Сталину. Подпись. Вопросы сейчас можешь не задавать, всё равно получишь ответы только после подписания заявления. Так как — будет дело под Полтавой или в лагеря?
Ник долго не раздумывал. Представлялась шикарная возможность легализоваться в этом мире, чего тут раздумывать? Но почему же этот лысый Курчавый — такой добрый? Первый раз его видит и тут же в некую секретную группу предлагает вступить? Что-то тут не так. Может, Лёха Сизый или Профессор уже настучали? Рассказали историю про пробой во Времени? Ладно, будет ещё время разобраться. Рискнём, а там посмотрим.
Попросил Ник у капитана лист бумаги, перьевую ручку, чернильницу да и написал — как велено было, с пяток клякс, правда, наставил с непривычки. Только про товарища Сталина упоминать не стал, побоялся, что неискренне получится, типа — с юмором, за прикол ещё сочтут и расстреляют.
Курчавый заявление внимательно прочёл, в сейф спрятал, пояснил с довольным видом:
— Начнём по порядку, чтобы логическая цепочка идеальной получилась. Объясняю, почему тебе повезло. Во-первых, попал ты в нужную камеру, причём — абсолютно случайно. Во-вторых, учишься в Горном Институте, что просто замечательно. В-третьих, с чувством юмора у тебя нормально. В-четвёртых, драться умеешь, общее физическое состояние отличное. В-пятых, песни славно поёшь, новые все, незнакомые, с мелодиями оригинальными. Излагаю доходчиво? Требуются уточнения, разъяснения?