Седовая падь
Шрифт:
Петр, тогда, решил не пытать судьбу. Остановил подводу; чего лошадей в прорву толкать, неизвестно что марь таит. Может и непреодолимая вовсе для тяжелой поклажи. Одному куда проще меж кочек продираться, нежели с подводой. Хотя Терентий упорно уверял, что двигались правильно, да и с лошадью он здесь не раз хаживал. Все сходилось. Однако внук решил иначе; велел Терентию еще раз проверить дорогу, сам же принялся перепрягать уставшую лошадь. Терентий послушно двинулся вперед, громко чавкая промокшей кирзой сапог.
Болото, то утихало, таясь и крадучись опутывая путников тревогой предстоящего перехода, то недовольно бурлило и предостерегало, заходясь вонючими пузырями, изрыгая их из бездонных, неведомых и пугающих недр. Приходилось невольно прислушиваться к тишине
Прошло какое-то время… Петра неожиданно испугали тревожные крики о помощи; Терентий вопил на всю тайгу, словно бы встретил медведя. Провалившись в липкую, грязную топь, он изо всех сил пытался высвободиться. Однако его нестерпимая суета, только вредила и он быстро погружался в глубь. Когда Петр подоспел, болото ухватило его уже крепко. Поначалу рванулся помочь и вызволить из беды Терентия. Но у самой кромки топкого, гиблого места, вдруг остановился, не мог понять самого себя; что-то неведомое, тайное, словно сила какая, не давала ему сделать это, отталкивая от вонючей топи. Возникла коварная, навязчивая мысль: «Не нужно, зачем тебе? Судьбе так угодно… Оставь все как есть – не ходи, не надо, не помогай, тебе же все достанется. И нет хлопот…» – словно твердил ему голос черного, неживого леса. И он остановился, тупо уставившись на взывавшего о помощи Терентия.
Судьба уже запустила в него свои безжалостные когти. И теперь не выпустит эту добычу. Так ей тогда угодно было. Все истошнее и нестерпимее, бессвязно вопил старик, силясь высвободить усталое тело из дьявольских, цепких объятий торжествующей, беспощадной стихии, которая, в то далеко унесшееся время, правила угодный ей пир, сделав такой выбор…
А что же он? – теперь сама судьба назначила Петра, стать неизменным и единственным хозяином сокрытых в сейфе, неведомых никому сокровищ. Зачем ему этот старый, отживший свое Терентий? Природа взяла свое и разбуженная, потревоженная бедой тайга, вновь обрела прежний, свойственный ей предутренний покой.
Вот и тишина… Ждал он тогда этой тишины как никогда. Сердце по прежнему стучало туго, хотя и успокаивалось, словно мирилось с выбором, сделанным не им. Не ждал Петр, что в топких болотах на грибников нарвется. Что вот только искали они в такую раннюю пору в лесу? Наверняка с дороги сбились, заплутали, да ночевать в тайге пришлось. На крики и вышли. Троп в глуши мало, вот и свела судьба; кому на счастье, а кому на беду…
Окликнули они тогда Петра, ну а он то, с перепугу, бежать. Лошадь воротить давай; она не идет – увязла. Винтовку с подводы схватил, нацелил на чужаков; сейф при нем, не делиться же с проходимцами. Выстрелил в воздух, припугнуть решил; те в тайге и скрылись. Должно быть поняли они тогда, что произошло. Только вот помочь Терентию не успели. Петр надеялся, что не признают, ведь не видели в лицо. Одно вот только; война свою метку поставила – хромой на одну ногу. По всему они в милиции и рассказали, про то, что человека в болоте утопили. Ну а тех не учить; свою работу знают… Так вот и оказался он в тюрьме. А сейф успел назад вернуть, там сохраннее. Что поделать, коли уж наследил. Упрятал однако надежно, будто знал, что на долго с ним расстается…
Тут мысли Петра сбились, спутались. Кто-то из сокамерников шумно окликнул его. Ничего не оставалось, как сползти с нар, чтобы вновь погрузиться в ненавистный, чуждый ему мир страха и, невыносимой до боли, тоски.
Глава пятая
Странная находка
Осень в Сибирь приходит по разному, как и всюду наверное. Но особенность ее в том, что она, как и все прекрасное, неожиданна и быстротечна. То затяжным бабьим летом удивит, то снегом в сентябре. И все- то у нее сюрпризы да загадки…
Наступившая осенняя пора нравилась тем, что была похожа на лето; дарила тепло и уют, белокрылой бабочкой порхая над округой, радуя сельчан прекрасной и мягкой погодой. Давала редкую возможность без помех убрать урожай, развести по токам зерновые, откоситься, просушить и заготовить к долгой зиме корма. Нравилась осень людям своей разумной, неприхотливой покладистостью.
Вот и Вовку с Пончиком радовала. Хоть и начались уже занятия в школе, но все же никак не хотелось прощаться с теплом цветущего, уходящего лета, игрищами да забавами до темна. А за учебники сесть, всегда успеется. Сентябрь – для раскачки. В дождь, слякоть или когда первый мороз ударит, тогда и азарт поубавится; не тот душевный подъем, не тот разгул, да и заботы иные.
Одним из таких ясных погожих дней, когда ничто особо не тревожило спешностью своего исполнения, друзья решили встретиться после школы. Прихватили с собой собаку по кличке Пират; преданного и неутомимого спутника мальчишек. Это был Вовкин дворовый пес, который с радостью, всюду, следовал за ними. Устремились за село в сторону третьего отделения, к старым, брошенным озерам. Разумеется захватили удочки для вечерней рыбалки; поговаривали, что крупный карась там берет, не нарадуешься.
Пошли пешком, что там какие-то три километра, да и велосипед был сломан, а с собакой так даже веселее и проще – в миг у цели окажешься. По дороге уцепился Лебедь, один из школьных приятелей; так за компанию. Ему кто-то из родных подарил настоящую, армейскую совковую лопатку. Невидаль конечно. Позавидуешь да и только. Он таскал ее уже вторую неделю за собой и никак не мог распрощаться. Изрыл и ископал весь домашний участок, взрыхлил все что было возможно. Укажешь пальцем; Лебедь тут же копает, словно собака послушная.
– Да хватит тебе уж, – ворчал Пончик, – Надоел ты со своим рытьем. Мы рыбачить идем, а ты вон опять с лопатой. Кстати, червей бы лучше накопал, куда без них.
Лебедь пообещал взять мардушку и поставить ее на ночь на озерах. Он тут же унесся куда-то вдоль улицы. Друзья ненароком даже подумали: «Отстал и не вернется…».
Спустя короткое время, когда ребята уж было вышли за село, он догнал их, проворно таща на плече плетеную легкую мордушку и полбуханки ржаного хлеба. Лопатка была, при этом, умело заткнута за пояс. Без нее, по видимому – никуда.
С излюбленным выражением: «Дай хлеба пожевать», – тут же обратился Пончик. Лебедь вытянул шею.
– Это для рыб – прикорм, потерпишь!
Пончик изумился.
– Во, Вовка, ты видел. Еще с нами набивается, а куска хлеба жалко. Лучше бы ты дома остался, а то только аппетит раздразнил, – он просто негодовал.
Лебедь беззаботно срикошетил.
– Вон собака, и та не просит, – кивком, указав на бежавшего рядом Пирата, сказал Лебедь, – а тебе все дай, да дай…
– Ладно вам, – вступил Вовка, ускоряя шаг, – пошли быстрее, времени мало. Я тоже кое-что поесть прихватил, а для прикорма, вон скорлупы от яиц хватит. Давай ломай на четверых; хлеб сами съедим. Лебедь кивнул, соглашаясь. Вовку он должно больше уважал за рассудительность. В раннем детстве Лебедь был самым лучшим Вовкиным другом. Природный талант игры на гармошке, который Лебедю абсолютно никто не прививал, привлек к нему многих страстных поклонников. Слушать, как играет гармонь- было Вовкиной слабостью. Не раз, прогуливаясь вдвоем, они шагали по сельской улице, наигрывая развеселые, любимые всеми мелодии. Даже на свадьбе приходилось играть. Вот и старался Лебедь на радость, дивившихся его раннему таланту сельчан. Случалось гуляет вроде народ, а вот без гармониста – скука… А тут Лебедь в ворота входит, меха двухрядки растягивает, да поет:
«Ой, красно Солнышко вставало,
Красных девок созывало…»
И тут же, девка какая-нибудь, задористая вступает:
«Ой, зорька моя,
Зорька ясная…»
И перелив гармони, идущий следом, просто поднимал всех на ноги, звал в хоровод, веселя парней и девчат.
К концу дня, когда захмелевших и уставших гостей уже трудно было отвлечь от застольных бесед да споров, довольные друзья, наевшись вкусных пирогов и сладостей, обнявшись, покидали праздник.
Позже, немного повзрослев, ребята отошли друг от друга. У каждого появились свои интересы, свой круг знакомых и друзей. Их теперешние отношения можно было бы назвать просто, товарищескими.