Сегодня и — завтра
Шрифт:
— Пожалуй, да. Может быть, еще несколько биографических сведений. Ваш отец — мистер Хэттон — зубной врач? Есть у вас братья или сестры?
— У Рут есть старшая сестра — она работает в фирме по продаже недвижимости, — сказала миссис Хэттон. — А моя старшая дочь замужем за офицером — он служит сейчас за границей.
— Так — заметано. Большое спасибо. — Молодой человек поднялся, чуть не опрокинув чашку с чаем, стоявшую у его локтя. — Извините, я совсем забыл про чай. — Он взял чашку и, видимо желая показать, что в самом деле хотел пить, так резко наклонил ее, что по его куртке побежали капли. До печенья, лежавшего на блюдце, он так и не дотронулся.
— Ваша статья появится в эту субботу? — спросила миссис Хэттон.
— Если все будет в порядке. Кстати, вы не знаете, когда выходит книга?
— Понятия не имею. — Рут усмехнулась. — Право же, по-моему, все это несколько преждевременно. Я ведь еще не подписала контракта.
— Ну, я уверен, что тут все будет в порядке, — сказал молодой человек. — С нетерпением буду ждать, когда смогу прочесть вашу книгу.
Она проводила его до дверей и вернулась в гостиную. Мать стояла на коврике у камина.
— А тебе не кажется, что пора бы дать мне прочесть твой роман?
— Если ты в самом деле хочешь…
— Конечно, хочу. Во-первых, мне это интересно, а во-вторых, уже в понедельник знакомые начнут останавливать меня на улице и расспрашивать о нем, должна же я все-таки знать, что сотворила моя дочь, правда?
Рут сказала:
— Я сейчас его принесу. — Она поднялась к себе в комнату и вернулась с рукописью. Мать взвесила стопку листов на руке.
— Ого, сколько!
— Да нет, книга не будет толстой.
— Во всяком случае, читать в постели ее неудобно. Надо же было столько страниц напечатать, а я-то и знать ни о чем не знала.
— Перепечатка — самое пустое дело, — сказала Рут. — Когда добираешься до последней страницы, даже смешно становится.
Миссис Хэттон пробежала глазами несколько страниц.
— Рут… но это… словом, тут нет ничего сенсационного? Я хочу сказать: сейчас в книгах можно обнаружить такое, чего я не потерплю в своем доме.
— Мама, я написала роман, — сказала Рут. — Это не сказочка и не сочинения, где грязь показана ради грязи или ради денег. А что это такое, прочтешь и увидишь.
Молодой репортер позвонил на следующее утро и попросил фотографию Рут. Миссис Хэттон дала ему портрет, снятый еще в ту пору, когда Рут училась в колледже. Рут это отнюдь не пришлось по вкусу. Она знала, что не такая уж она уродина. Ей не раз говорили, что у нее красивые ноги, и было время, когда, увидев себя в зеркале, она замирала и подолгу любовалась своей гладкой кожей и узкой талией, подчеркивавшей высокую грудь, испытывая чувственное наслаждение от сознания, что кто-то будет поклоняться всему этому, и радуясь, что она сможет кому-то это подарить и кто-то с благодарностью примет ее дар. Ведь было же… Но с этой фотографии смотрело бледное лицо в очках, с вялой полуулыбкой — лицо человека, не способного ни на что яркое, разве что сидеть за учебниками, сдать экзамен, написать книжку. Ну что же, с кривой усмешкой подумала она, в этом есть доля правды.
Мать читала рукопись днем, пока была одна дома. Рут обнаружила, что напряженно ждет ее реакции, и попыталась что-то угадать по поведению матери. Но та ничем не выдавала своих чувств, и они не обменялись по этому поводу ни словом, пока миссис Хэттон не дочитала до конца.
— По-моему, это хорошо написано. Хотя не знаю, что подумают другие. — Рут молчала. — Во всяком случае… видишь ли, я как-то не ожидала, что ты напишешь такую книгу.
— Вот как?
— Ты… ты знала кого-нибудь в колледже, кто делал аборт?
— Можно ведь узнать что угодно, если держать глаза и уши открытыми, разговаривать с людьми, слушать, что они рассказывают, и дополнять недосказанное воображением.
— Но эта девушка, которую ты описываешь, у которой роман… Разве так уж необходимы были все эти подробности?
— Мне хотелось написать возможно жизненнее и правдивее.
— Да, но… должна признаться, меня не раз бросало в краску. Собственно, там есть такие вещи, о которых даже я толком не знаю.
— Ну что ты, мама. Ты же родила троих детей.
— Во всяком случае, не знала, пока не вышла замуж.
— Времена меняются.
— Да. Значит, я должна примириться — видимо, ничего другого мне не остается, как примириться с тем, что ты уже…
— Мама, — решительно прервала ее Рут, — книга — это книга, а моя личная жизнь никого не касается.
— Все равно, как подумаю, что ты подвергала себя смертельному риску… А я-то считала, что так хорошо воспитала тебя — всех вас троих.
— Извини, мама, но если ты называешь хорошим воспитанием то, что ты научила своих дочерей варить, жарить и шить, следила, чтобы они были сыты и одеты, заставляла их раз в неделю посещать церковь, но почти ничего не рассказала им о важнейших сторонах жизни, чего же тут удивляться, что они подвергаются смертельному риску, как только выходят из дома.
— Ну, если ты так считаешь…
— Извини, мама, — сказала Рут. — Я вовсе не хотела тебя обидеть.
Она, конечно, была чересчур резка, но ведь она защищалась, боясь, как бы не подорвали ее уверенности в себе, как бы гордость тем, чего она достигла честным трудом, не превратилась в стыдливый конформизм с его поистине непристойным подходом к жизни, который она так презирала.
— Мне очень жаль, если ты считаешь, что я тебе ничем не помогла, — сухо заметила ее мать.
— Это все не так уж важно, лишь бы… — начала Рут и умолкла.
— Лишь бы — что?
Ей хотелось сказать: лишь бы ты не изуродовала меня, навязав мне свою мещанскую чувствительность. Но это только еще больше оскорбило бы гордость матери.
— Мама, — осторожно начала она, — я знаю, что неизбежно найдутся люди, которые наклеят самые страшные ярлыки на то, что я написала. Но я надеюсь, куда больше окажется тех, которым понравится книга, которые ее оценят или, по крайней мере, с уважением отнесутся к ней. И мне хочется думать, что ты принадлежишь к числу этих последних и что ты — на моей стороне.