Сегодня – позавчера
Шрифт:
— Я тебя понял, Витя, всё сделаю. Ты только вернись.
— Это уж как получиться. Давай, простимся, на всякий случай, брат!
Мы обнялись.
Восток окрасился в красное, когда я пришёл на новый НП комбата.
— Утро доброго, — пожелал я.
— Скоро прилетят — пожелают «доброго утра». Пулемёты я отправил вместе с «Мухоморами», зенитки поставил на прямую наводку, замаскировал. Беззащитны мы будем.
— Это не есть хорошо. Но зенитки — не панацея. Сбить самолёт с земли непросто. Танки — важнее.
— Я тоже так решил. Души убитых в бомбёжке опять на мне повиснут. Возвращайся в роту. Предстоящим боем руководить не получиться — резервов у нас нет, а они такой массой навалятся, что сомнут сразу.
— Посмотрим. Куда делись мои спецы? Команды Шила и Лешего?
— В тылу я их посадил.
— И где у нас будет тыл?
— Кромка леса. Отход прикроют. Всё, старшина, свободен.
Я сидел в своём дзоте-НП и тихо охеревал. Правильно сказал техник из фильма «В бой идут одни старики» — самое плохое на войне — ждать. Сидел и ждал немца. От нервов уже и автомат перебрал, и гранаты по два раза переложил, все рожки патронами забил, а немец всё не начинал. И уснуть я уже не мог!
Поднял трубку телефона, покрутил:
— Что там, Глаз?
— Тихо, пока, — ответил наблюдатель из бывшего НП комбата.
Ну, вот, опять жди.
— Воздух!
Ну, наконец-то!
Восемь самолётов не спеша прилетели с северо-запада, пролетели над нами, развернулись, перевернувшись через крыло, во-о! Завыли! Тут же землю сотрясли сильные взрывы. И ещё! И ещё! Хорошо хоть отбомбились по нашим вчерашним позициям, на той стороне высотки. А там у нас лишь несколько дзотов с трофейными пулемётами осталось обитаемо.
Когда бомбить перестали, стали штурмовать, заливая, теперь уже наши позиции из пушек и пулемётов. Но, мои ребята молодцы — сидели по норкам тихо, как мыши. Никто не бегал бестолково в панике, как в фильмах про войну показывают, правда и не стреляли в самолёты. А те от безнаказанности совсем оборзели — чуть брюхом гребень высотки не цепляли, выходя из пикирования. Это уже наглость, за которую нужно наказывать!
— Дай сюда! — я выхватил пулемёт из рук пулемётчика, сидевшего рядом, сжавшись. Выскочил из-под защиты накатов шпал. Осталось дождаться момента, если и не собью, напугаю точно.
Раскрыл сошки, поставил пулемёт на перекрытие дзота. Вот, этот может быть и моим клиентом. Самолет с изломленными крыльями, неубранными шасси в обтекателях, заходил прямо на меня. Страшно, блин, ах спина похолодела! И руки сразу увлажнились. Ничё! Терпимо! Я ловил его в прицел. А он, может быть, меня. Я пока не стрелял.
Он начал первый. Огненные трассы потянулись от самолёта, но не в меня, выше. Я всё ждал. Я уже видел самолёт во всех подробностях, полупрозрачный круг винта, видел каждую заклёпку, голову пилота, даже разглядел вылетающие гильзы. Пора! Я дал очередь, целя прямо перед винтом, с опережением. Попал, не попал? Плохо, что пули не трассирующие.
Самолёт с ревом пронёсся над головой. Я быстро развернулся, сев на зад, выставив пулемёт. Самолёт выходил из пикирования. А я в него долбил из пулемёта. Во! Ура! От самолёта полетели ошмётки, он дёрнулся, резко заложил на крыло. От него потянулась серебряная ленточка — что-то вытекало, значит, что-то я пробил. Самолёт, как заложил на крыло, так и кувыркнулся. И это у самой земли. Пока я вставал, услышал удар. Выглянул — самолёт врезался в землю метрах в 300-х. Начинал разгораться.
— Медведь самолёт сбил! Ура! — завопил тот самый пулемётчик.
— Ура! — прокатилось по окопам.
— А должен был ты сбить! — ответил я ему, возвращая пулемёт с пустым диском, — это не сложно — он совсем не бронирован.
Ага, а у самого сердце от радости из горла выпрыгивает. Я! Я! Я — Самолёт! Сбил! Я сбил самолёт! Ахренеть! Руки затряслись, на разом ослабших ногах прошёл в землянку, под крышу, сел на патронный ящик. Кругом стояла трескотня стрельбы — моему примеру последовали другие. Попадут не попадут — а отповедь от наглости фашистские стервятники получат. Не будут так снижаться.
— Улетают! — пронёсся радостный крик.
— В укрытие! — заревел я так громко, как смог. Услышал, как моя команда передаётся по цепи.
Угадал — в воздухе свист, взрыв! Артподготовка. Молотить будут от души. С самолётов им теперь передадут ориентиры для стрельбы.
— Держи штаны сухими, ребята! — крикнул я. Кто меня услышит? Такой грохот стоит. Засёк время. Ждём. Боясь, трясусь. От взрывов и страха — тошнит. Самое время молиться, но я ни одной молитвы не знаю.
Пулемётчик рядом со мной тихо скулил, закрыв глаза и обняв пулемёт. Его второй номер сжался в углу, лицо закрыл ладонями, уткнул в колени, вздрагивал при каждом близком взрыве.
Молитв я не знаю. Я запел:
В тёмно-синем лесу, Где трепещут осины, Где с дубов-колдунов Облетает листва Косят зайцы траву Трын-траву на поляне И при этом напевают странные слова: А нам всё равно! А нам всё равно! Пусть боимся мы волка и сову! Дело есть у нас — в самый жуткий час Мы волшебную косим трын-траву!Пулемётчик смотрел на меня, как на психа, его помощник сквозь приоткрытые пальцы, с испугом. А я заводился. Потом вскочил и попытался изобразить в тесноте дзота танец Никулина:
Храбрым станет тот, кто три раза в год В самый жуткий час косит трын-траву!Второй номер убрал руки от лица, стал хлопать мне в ладоши, пулемётчик подпрыгивал на месте.
Все напасти нам будут трын-трава!
Я церемонно поклонился. Мне рукоплескали.
— Ну, полегчало?