Сегодня – позавчера
Шрифт:
— Я рад, что ты выжил, Виктор Иванович! — ответил мне на это Шило.
— Это мы ещё посмотрим, — буркнул я и опять упал на колени, отвернувшись под телегу, на которой я и лежал всё это время. Меня тошнило, тошнило (чем интересно? желудок уже несколько часов пустой), а потом я опять отрубился.
Когда я «появлялся» опять, мы провели «планёрку». Состав: я, Кадет, Шило, Леший и Оскальдович, ставший нашим старшиной. Обсудили дальнейшие планы, решили перенести лагерь глубже в лес на десяток километров. Больно уж мне не нравилось на лесопилке —
— Помни, Лёша, не руби прямые просеки длиннее десяти метров, нет, лучше пяти метрами ограничимся. Конная повозка пройдёт, повернёт. А с воздуха не должно быть видно. Главное — маскировка. Нам никакой сейчас бой не нужен. Ни победный, ни разгромный. Никакой. Нам надо раствориться в лесу. Над этим подумайте и накрепко запомните все. Костры разводить только в ямах, дым рассеивать лапником, на открытые места даже не соваться, дорог избегать, всё маскировать. Абсолютно всё. Ох, сколько же тысяч наших бойцов и командиров поплатились этим летом за то, что не умели маскироваться, не умели ходить лесами и пёрли прямо по дорогам. А те, кто умел в лесу жить — до самой передовой без потерь добирались. Нам так же надо. И ещё. Всех касается, особенно тебя, Шило. Мы должны всё знать о противнике, он не должен не только нас видеть — знать о нас. Ясно?
— Это как так?
— А вот так, — я начал было объяснять, но опять их лица уплыли вдаль, потом схлопнулись — я опять отрубился.
Очнулся, трясясь в телеге. Я был накрыт шинелью и брезентом. Откинул всё это, поднялся, остановил возницу, сошёл на землю:
— Поехали, — махнул вознице. Сам взялся за жердь телеги, пошёл рядом. Бронник с меня сняли, разгрузку тоже, на мне была чужая гимнастёрка и ватник.
Подбежал Кадет.
— Где мои вещи? — спросил я его. Он откинул брезент на телеге, показав мне обгоревшие на плечах и рукавах куртку и рубаху. От жара горящего танка брезент куртки и хэбэ рубахи стали жёлтыми, разбрелись.
— Ого. Как же я не обгорел? — удивился я.
— Обгорел. Разве не чувствуешь? И шея, и плечи, и руки. Брезент бронника совсем сгорел, голые пластины торчат.
— Не знаю что и чувствовать, Миш. Всё болит. Давно идём?
— Скоро придём. Подобрали ещё троих красноармейцев. От Вязьмы идут. На шум боя шли, опоздали.
— Ты, это, так оголтело, на слово людям не верь. У нас же много следователей было, найди, пусть побеседуют с этими и со всеми последующими. Будет свой особый отдел.
— Виктор Иванович, люди уже две недели по лесам ходят. На еду накинулись, будто ни разу не ели.
— А ты всё одно не верь всем. И мне не верь. Никому не верь. Немцы специально в группы таких окруженцев своих агентов внедряют. Надо проверить. И на предательство и трусость проверить.
Миша удивленно, даже как-то осуждающе смотрел на меня.
— Пойми — люди эти теперь среди нас идут, в бою за твоей спиной окажутся, а кругом враг. Ты разве не хочешь знать хорошенько, кто спину твою прикроет?
— Это — да. Но, зачем агента к нам? Что он тут разведает?
— Агенты разные бывают. Бывает, взяли человека в плен, угрожают. К сотрудничеству склоняют. Расстрелом грозят. Он и согласился — жить-то хочется. А они его кровью и повязывают. Он под кино- и фотокамеру своих товарищей из нагана расстрелял. А если не будет делать то, что немцы прикажут — фотки в НКВД подбросят. Расстреляют не только ведь предателя, но и семью его. И вот послали его в лес, встретил он отряд своих бывших сослуживцев, пошёл с ними. Они его знают, верят. А он метки по пути оставляет, костёр ночью запалит, ягдкоманду наведёт.
— Это кто такие?
— Это специальные отряды врага, прошедшие подготовку по поиску и уничтожению партизан и таких как мы, бредущих по лесам. Это охотники на людей.
— А-а, понятно.
— Так что, всех вновь прибывших — проверять. Найди среди наших чекистов дознавателей, следователей или как это у них там обзывается. У Шила спроси. Слушай, а есть что пожрать. Не могу больше терпеть. Наемся, а там пусть тошнит.
— Сейчас, Антипа Оскальдовича обрадую. Он всё сокрушался, что ты голодный. Я быстро.
Но, обеда я не дождался. Очнулся — опять лежу в телеге. Тут же сел. Рядом сидела и спала малюсенькая девчушка в огромном ватнике и здоровенных сапогах. Голова её качалась туда-сюда в такт колебаниям телеги. Я спрыгнул, прикусил губу, чтобы не застонать, осторожно положил девочку на бок. Она сложила ладошки под щекой, даже не проснувшись, так и спала. Возница лишь хмыкнул на это.
— Почти приехали, — сообщил он мне, — уже два дозора проехали.
— Давно едим?
Возница пожал плечами. Я глянул на свои часы, с досады выкинул их в заросли.
Над нами стояло низкое серое небо. Вереница телег и повозок, подобно гигантской гусенице, тянулась под облетевшими деревьями от одной вешке к другой. Так наши скауты отмечали проходимую для повозок дорогу.
— Великоват у нас обоз, — проворчал я.
— Угу, — кивнул возница, — даже кухня походная есть.
Как только он сказал о еде, мой живот тут же поднял бунт. Заурчал так, что далёкие выстрелы и уханья гранат за рёвом живота не сразу и услышал.
— Ага, — кивнул возница, — ребята «гостей» на лесопилке «встречают».
Мимо меня, козыряя молча на ходу, пробежали с десяток бойцов в хвост колонны. Я проводил их взглядом. Хотел за ними, но негромкий голос Антипа меня остановил:
— Это так, предосторожность, Виктор Иванович. Ещё один заслон оставим. Засада на лесопилке немца поведёт на юго-восток, потом оторвётся.
— Если смогут.
— Должно получиться. Ушлых ребят Шило определил в засаду. Ты со мной лучше иди. Поесть тебе надо. Хотя бы чаю сладкого попить.