Сегодня ты, а завтра…
Шрифт:
– А фашист – дракон, да? – боязливо спрашивали у Алексея самые маленькие, когда он по привычке заходил к ним, чтобы рассказать на ночь сказку.
– Ну какой он дракон! Так, мелочь пузатая…
– А почему же мы его никак не победим?
– Тихо, салажата! – прикрикивал Алексей. – Что, в НКВД захотели? Вот я на вас оперуполномоченному-то напишу!
Пища от страха, малыши ныряли под одеяла. Затихали. Знали, что одноглазый оперуполномоченный Серегин, который частенько наведывался к поварихе Насте по ночам, высокий, сутулый, вечно пьяный мужик с неизменным револьвером в красной дерматиновой кобуре, намного реальнее и страшнее фашиста-дракона…
Алексей очень хорошо помнил одну ночь. Это был самый конец ноября. Морозы грызли землю, которая была едва-едва покрыта тонким снежным покровом. Во всем ощущалось состояние тревоги и страха. Как обычно, они собрались на первом этаже возле черной потрескавшейся «тарелки» – репродуктора, прибитого в углу столовой. Люди с волнением вслушивались в суровые слова Левитана. Верили и не верили. По слухам, «вождь всех народов» окончательно развалил фронт, запил с горя и сбежал в тыл. Немцы уверенно подходили к Москве с северо-запада. Все ближе и ближе. А он говорит: «Войска уверенно держат оборону»…
И вдруг!
Сначала возник не шум, а появилось странное освещение. Среди беззвездной ночи ярко-ярко высветился небольшой двор детского дома, голые ветви деревьев, мелко задрожали замерзшие стекла окон. И только потом возник оглушительный грохот разрывов. Проснувшиеся испуганные дети вскочили с кроватей, кто-то громко заплакал… Светлана Яковлевна вбежала в комнату в распахнутом халате, попыталась, заглушая грохот и крик, успокоить детей.
Но среди общего шума и паники никто не слышал ее голоса.
– Ребята, успокойтесь! – старалась перекричать звук снарядов заведующая детским домом.
– Светлана Яковлевна, а если бомба попадет в наш дом, мы все умрем?…
Первое, что увидел Алексей, входя в комнату, это испуганные глаза женщины. Подросток мгновенно оценил ситуацию.
– Светлана Яковлевна, детей нужно спустить в подвал.
– Да, да, Леша, – торопливо произнесла она.
– Всем одеться, – строго сказал Алексей. – Старшие, помогите малышам. И без паники.
Эту первую серьезную бомбежку воспитанники детского дома и четверо взрослых переждали в небольшом сыром полуподвале старого здания. На всю жизнь Алексей запомнил ужас от осознания собственной беспомощности перед чужим насилием. И именно в ту ночь он понял, что этот страх в нем может победить лишь другое чувство – чувство ответственности за других.
Своей внучке Ольге Алексей Владленович никогда о войне не рассказывал. То ли стеснялся, что не был на фронте, то ли слишком тяжко было вспоминать те годы. Из памяти семьи эти годы были как будто вычеркнуты. Только знали все, как радуется дед письмам, их он получал много и часто. Писали бывшие детдомовцы, которых жизнь разбросала по всей стране. Если кому-то в семье выпадало счастье первым заглянуть в почтовый ящик и вынуть оттуда конверт, адресованный деду, вручение письма было целым представлением.
– Дед, пляши! – смеялась его жена Вера.
– Ну вот еще, – шутливо отмахивался Алексей Владленович, – давай конверт, не томи.
– Нет, спляши! – настаивала бабушка.
– Спляши, спляши, – подхватывала маленькая Ольга.
– Ну тогда ты спой, – смеялся дед, – я без аккомпанемента плясать не буду.
Три женщины запевали «Калинку», и дед, закинув руки за голову, торжественно выступал в центр комнаты. Потом широко разводил руками и, выставляя поочередно то правую, то левую ногу вперед, пускался в пляс. Не выдержав, в общее веселье включался и пятый член семьи – дворняжка Шальная, собака весело визжала и прыгала, стараясь лизнуть руку танцующему главе семьи.
«Здрасте, здрасте, здрасте», – поддакивал в такт песни попугай Женя и хлопотливо размахивал крыльями.
Ровно насколько дед не любил вспоминать военное время, ровно настолько обожали в семье те минуты, когда он, лукаво прищурив глаз, рассказывал историю знакомства с бабушкой Верой.
– Представляете, смотрю на доску и ни черта не могу вспомнить, – театрально разводил руками Алексей Владленович. – Вокруг меня какие-то девчонки, мальчишки – все строчат, быстро-быстро пишут, а я, как дурак, в сотый раз перечитываю темы сочинений, и ни одной… ни одной самой завалящей мысли в голове. Пусто! И тут смотрю, рядом сидит такая щуплая девчонка и ловко так строчит. Подумал я, подумал и давай все у нее списывать.
– Списал все, слово в слово, – смеялась Вера, – даже запятые все срисовал.
– А вот и неправда, – вмешивался Алексей Владленович, – не все запятые. Тебе-то, хитрющей, пятерку поставили, а мне тройку.
– Это ты так спешил, что пропускал буквы в словах, – подхватывала дочь Ксения.
Историю о том, как на вступительных экзаменах в педагогический институт познакомились Алексей и Вера, знали все.
– Ох, и глупое у тебя лицо было, Леша! – посмеивалась Вера.
– Это в тот момент, когда ты ладошкой прикрыла свою тетрадь?
– А мне обидно стало. Я учила, учила, готовилась целыми днями, а тут какой-то сел рядом и внаглую списывает!
– Значит, глупое у меня лицо было? Ах так! Хор-р-рошо… А ты помнишь, как уже на втором курсе ты у меня списывала экзаменационную по английскому?! – гремел дед. – Забыла, мать?!
– Один – один! – хлопала в ладоши внучка.
Алексей и Вера поженились, когда перешли на второй курс института. Вера была родом из Ленинграда, из ее семьи она единственная выжила в блокаду. Погибли все – две сестры, брат, мать, а похоронка на отца пришла в самом конце войны. Последствия холодной блокадной зимы сказались на ее здоровье позже, когда после трех лет замужества был поставлен диагноз – бесплодие.
Ей ничего не нужно было говорить мужу. Он обо всем догадался сам, когда посмотрел в ее красные от слез глаза.
– Застудилась я тогда… – произнесла Вера и закрыла лицо ладонями. Ее плечи мелко задрожали.
– Вот еще, плакать будешь, – Алексей старался придать своему голосу бодрости, – это ж разве беда.
– Беда, Леша, беда… Ты так хотел сына.
– Ты ж меня знаешь, если я чего-то хочу, значит, то обязательно будет, – уверенно произнес мужчина.
Вера подняла удивленные глаза на мужа. Он ласково улыбнулся.