Сэкетт
Шрифт:
— Если вы не против общества, — сказал Кэп, — то я не против прокатиться по горам. А то у меня уже начинается лихорадка от житья под крышей.
— Со всем удовольствием, — сказал я. — Буду рад вашей компании.
Оррин соскочил с тележки и подошел к нам.
— Кстати, Телл. Там, в Лас-Вегасе, был один человек, все расспрашивал про тебя. Он сказал, что его фамилия — Бигелоу.
Глава 5
Мы двинулись вверх по Койот-Крик — Речке Койота — глубокой ночью, когда звезды развесили свои
Кэп Раунтри — старик с виду мрачный, молчаливый. Но это человек такой породы, что если ты попал в беду, то можешь не смотреть, где он, не сбежал ли, — ты всегда твердо знаешь, что он рядом.
Мы не хотели, чтоб кто-то видел, как мы уезжаем, и потому обогнули Мору стороной; так что, если никто не залег на скалистом гребне над самым ранчо, то наш отъезд, скорее всего, прошел незамеченным.
Река Мора пробивается через теснину недалеко от ранчо, а потом спокойно течет по равнине, и нам надо было просто держаться вдоль реки до ее слияния с Койот-Крик, а после сворачивать вверх по Койот-Крик и двигаться через широкую долину Ла Куэва.
Мы объехали спящую деревушку Голондринос (по-испански — «Ласточки», значит; вообще-то там жили люди, но гнездышки свои лепили из глины) и направились к северу; утренний холодок пробирал до костей. Небо было холодное и чистое, оно едва светлело над землей, и в него остро врезались горные хребты. Копыта лошадей раздвигали траву со свистящим шелестом, седла поскрипывали, в деревушке залаяла собака — как будто спрашивала что-то.
Кэп Раунтри горбил спину в своей потертой домотканой куртке; он ни разу не оглянулся посмотреть, едем ли мы следом. Он делал свою долю работы и был уверен, что другие свою тоже сделают.
Мне надо было много о чем подумать, а для раздумий нет лучше времени, чем день в седле. Для Оррина, Тайрела и нашей Ма многое теперь переменится в жизни, и моя голова была забита мыслями об этих переменах.
Этим утром, перед отъездом из дому, я выбрался из-под своего тяжелого лоскутного одеяла (ковбои называют его «зуган») в три часа. Было здорово холодно, можете мне поверить.
Каждый раз, когда вы подумаете, что лето — это теплое время, попробуйте побывать на Юго-Западе, в высоких местах, поближе к горам.
Я скатал постель в дорогу, пошел в кораль и одну за другой выловил лошадей. Они были заиндевевшие, дико посверкивали глазами и имели мрачные предчувствия насчет моих планов — в корале им нравилось больше.
Пока в доме зажегся свет, я успел вывести лошадей, кинуть на них вьючные седла и привязать к ограде кораля. Потом сел на своего аппалузу, чтоб слегка его промять и выбить дурь. Когда ему надоело вскидывать зад и становиться на дыбы, Кэп уже был тут как тут.
Дверь открылась, бросив на двор прямоугольник света. Это выглянула Друсилла, жена Тайрела.
— Идите в дом, поешьте, — сказала она.
Слаще слов я в жизни не слышал.
Мы с Кэпом вынырнули из темноты — в теплых куртках, с револьверами на поясе. Повесили шляпы на колышки, помыли руки в тазу. У Кэпа взгляд был такой, что молоко бы скисло.
За столом сидел Тайрел, свежевыбритый, аккуратный — дальше некуда. Не знаю уж, когда он нашел время, но я решил, что у такого как он человека это просто привычкой становится — являться к завтраку свежевыбритым. Сдается, если я когда соберусь жить с женщиной, то мне придется здорово поработать над своими манерами.
Мне в жизни мало довелось повидать женщин, и я чувствовал себя не в своей тарелке, когда они крутились рядом. Но я видел и преимущества. Все ж таки как-то на душе уютнее, когда слышишь ее легкие шаги, побрякивание тарелок у нее в руках, когда видишь, какая она красивая.
Ма тоже была на ногах. Она уже больше не молодая, и ревматизм ее малость скрутил, но Ма никогда не останется в постели, если кто-то из ее ребят уезжает.
Комната была согрета огнем в печи, приятно пахло жареным беконом и вскипевшим кофе. Тайрелова жена получила правильное воспитание. Не успели мы с Кэпом сесть за стол, как перед каждым уже оказалась кружка с кофе, над которым клубился пар.
Друсилла была тоненькая и красивая, как трехмесячный олененок, и глаза у нее были большие, темные и теплые. Счастливый человек этот Тайрел.
Кэп был неплохой едок, он деловито склонился к своей тарелке и не отвлекался. И я старался не отстать — съел яичницу из семи яиц, девять ломтиков бекона и шесть горячих лепешек, запил пятью кружками кофе.
Тайрел глядел на меня серьезно, без улыбки. Потом поднял глаза к Дру:
— Я бы предпочел платить за его одежду, а не за кормежку, — сказал он.
Наконец я поднялся и взял в руки винчестер. В дверях остановился и глянул на Ма, потом обвел взглядом комнату. Она была теплая, уютная, приветливая. Это был дом. Раньше Ма никогда не имела много, да и сейчас это еще не богатство, но все же лучше, чем когда-либо раньше, и она тут счастлива. Ребята хорошо позаботились о ней, да и о себе тоже.
А я? Самое меньшее, что я могу сделать — это попробовать чего-то добиться. Родился самым старшим, а значу меньше всех если вообще что-то значу.
Тайрел вышел из дому, когда я уселся в седло, и протянул мне книжку Блэкстона — он видел, как я ее листал.
— Бери, Телл, — сказал он, — и читай. Это — закон, по которому мы живем. Много людей думали много лет, чтобы выработать его.
У меня никогда не бывало своей книжки раньше, и никогда я не брал книжки ни у кого, но, оказывается, приятно чувствовать, что она лежит в седельной сумке до своего часа, чтобы возле многих лагерных костров, ожидающих меня впереди, передать мне послание от тех людей.
Обычно в те места, куда мы направлялись, ездили по старой Испанской Тропе, но по совету Кэпа мы двинулись на север, к Сан-Луису и старому Форт-Массачусетсу — так мы сможем избежать засады, если кто-то нас поджидает.