Секира и меч
Шрифт:
Гийом спросил:
— Ты видел битву?
Болгарин кивнул:
— Я спрятался под обозом. Я видел все от начала до конца.
— Ты видел наш позор, — мрачно сказал Гийом.
— Нет, я видел вашу славу. Я плакал…
Глеб вступился за Васила:
— Пусть каждый знает, что он не трус. Трус был бы уже далеко. А Васил остался. И сознался нам, что не стал драться. Нам надо это принять, как есть. Просто он такой человек.
Васил устремил на крестьян виноватые глаза. Никто из умных его не укорил. А слова дураков здесь приводить… к чему?
Несколько сотен человек собрались по дороге. Но они надеялись, что, кроме них, есть еще спасшиеся. Возможно, многие дожидаются их на берегу. Не может быть, чтоб от сорока тысяч остались всего несколько сотен!..
Бесконечно горек и печален был их обратный путь. Большинство едва находили в себе силы передвигать ноги. Самые сильные тащили на себе раненых. Васил оказался неплохим лекарем, он лучше других умел перевязывать раны — у него были тонкие, длинные, чуткие пальцы. И в его руках нашлось достаточно силы и умения, чтобы вправить Щелкуну вывих.
Два крестьянина в пути повели себя странно. Один начал в каждом из своих друзей видеть турка. А другой вдруг принялся распевать веселые песни и швырять камни в небо. И все поняли, что эти двое сошли с ума… А на следующее утро и про Щелкуна подумали так же, когда, пробудившись, увидели его неподвижно стоящим на коленях в стороне от лагеря. Сначала подумали, что Щелкун молится в уединении. Но время шло, а Щелкун не менял положения и не произносил молитв и не крестился. Глеб и Волк позвали его, но Щелкун не отозвался и даже не оглянулся. Тогда побратимы, встревоженные, направились к нему. Когда они подошли близко, то увидели, что Щелкун сидит напротив большой толстой змеи. Змея, свернувшись кольцами и угрожающе подняв голову, лежала на камне. Время от времени она издавала шипение, и из пасти ее выскакивал черный раздвоенный язычок. Змея мутноватыми глазами смотрела на Щелкуна, а Щелкун глядел на змею. И были они друг от друга так близко, что змея могла с легкостью ужалить Щелкуна, но не делала этого; а Щелкун мог ударом меча запросто разрубить ее, но не делал этого.
Изумленный Волк, обнажив меч, молвил:
— Только скажи, и я убью ее!
— Ш-ш-ш… — ответил ему Щелкун. — Я и сам с ней справлюсь.
И продолжал сидеть неподвижно. А Глеб с Волком стояли рядом и ждали, чем все это закончится.
Глаза у Щелкуна были сейчас, будто стеклянные, — неживые какие-то, — и перламутрово-синие, как небо над Пропонтидой [5] . Глаза его словно налились некоей тяжестью, зрачки сузились — стали, как кончики иголок. Глаза его повелевали.
5
Мраморное море.
Побратимы никогда не видели у Щелкуна таких глаз.
Волк, видно, подумал, что на камне лежит какая-то заколдованная змея, которая не отпускает его побратима, и он опять предложил:
— Одно твое слово, и я ее убыо!..
— Нет! Не смей! — твердо прошептал Щелкун. — Я должен ее победить. Я не встречал еще такой твари, которая бы выдержала мой взгляд…
И он продолжал нечто внушать змее взглядом. Это была довольно опасная игра, ибо никто не может с уверенностью сказать, что вдруг стукнет в голову коварному гаду.
Глаза змеи были мутно-свинцовые, подслеповатые, зловещие. В них как бы застыла смерть.
Волк спросил:
— Ты, Щелкун, в своем ли уме? Не достаточно ли уже соперничать в долготерпении с гадом?..
— Ш-ш-ш… — был ему ответ.
И тут змея не выдержала. Она отклонила голову еще дальше назад, кольца ее пришли в движение. Змея с легким соломенным шелестом соскользнула с камня и поползла прочь.
Щелкун, удовлетворенный, улыбнулся; глаза у него опять были живые и мягкие. Они стали — как синий бархат.
— Я над всеми зверями царь, — признался Щелкун.
Глеб и Волк переглянулись. У побратима их порой бывало необъяснимое настроение.
Когда крестьяне добрались наконец до берега пролива, то встретили там еще много спасшихся людей. Посчитались. Всего их здесь собралось около тысячи. И потом по одному, по двое подходили еще.
Они ждали, что, может быть, за ними придет корабль. Они кричали и прыгали на берегу. Но корабля все не было. Тогда крестьяне принялись жечь костры.
Однако император как будто не понимал, что эти костры означают.
Однажды крестьяне нашли на берегу старую рассохшуюся лодку, наверное, утерянную кем-то и выброшенную здесь штормом. Обрадовались этой находке.
Кое-как лодку подлатали и несколько смельчаков отправились в ней на тот берег. Это было опасное путешествие, потому что лодка основательно протекала; к тому же грести приходилось обычными палками. Но, верно, уж Бог посчитал, что достаточно испытаний выпало на долю этих несчастных людей, и не потопил лодку.
Узнав, что это остатки крестоносного войска жгут костры на том берегу, греки сжалились. Они послали за злосчастными галеру.
Глава 12
Огромный город поглотил этих людей, как толпа поглощает одного человека, как вода при разливе реки поглощает островки суши…
Это был поистине великий город: укрытый за могучими стенами, возвышающимися друг над другом в иных местах в два, а то и в три ряда, омываемый водами с трех сторон — водами Пропонтиды, пролива Босфор и залива Золотой Рог, — застроенный великолепными дворцами, роскошными храмами, иссеченный вдоль и поперек красивейшими улицами идеальной прямизны, украшенный памятными стелами и колоннами. Неприступный и прекрасный, древний и мудрый, сильный и величественный — царственный Константинополь, твердыня христиан.
В этом городе Глеб и побратимы провели зиму.
Многие из их новых друзей тоже остались здесь: Васил нашел себе приют в монастыре святого Георгия — за пищу и предоставленный кров он платил тем, что писал иконы, и скоро стал весьма знаменит этим своим умением; также он переписывал книги — у Васила были острый глаз и твердая рука, строчки у него получались ровные, не наезжали друг на друга, буквы были красивые, а каждый инициал вызывал у монахов восторг; Василий Болгарин — так скоро прозвали его; Гийом обрел себе кров на Ипподроме, здесь всегда требовались хорошие кузнецы, а Гийом был хороший кузнец — это доподлинно известно многим; Генрих и Франсуа работали в гавани на разгрузке и погрузке кораблей; при гавани же и жили; временами ночевали прямо в трюмах, и тогда их было нелегко найти; Моника, которая тоже, оказалось, избежала гибели (она рассказывала, что в битве даже прирезала одного знатного разряженного турка) и однажды случайно встретилась побратимам на рынке, перебивалась мелкими заработками: то приберет в доме нерадивой хозяйки, то постережет покой тайных любовников, то прогуляет малыша, то поможет в проведении праздника; а в остальное время попросту нищенствовала; поскольку она уже была стара и некрасива, то никак не могла иначе устроить свою судьбу.