Секондхендж

Лукин Евгений Юрьевич

Забегая вперед, скажем, что вред реликтовым дубравам был нанесен ужасающий. Неделю потом вывозили фантики, банки из-под пива и оставшуюся от групп поддержки мишуру.

Конечно, по логике акцию следовало учинить в ночь полнолуния, но, слава богу, вовремя сообразили, что в темное время суток контролировать такую ораву, мягко говоря, затруднительно, а стало быть, жертв не избежать. Поэтому встречу назначили днем.

В мирные переговоры на лужайке, обещанные прессой, никто, понятное дело, не верил. Чернь жаждала зрелища, и перла к Секондхенджу, как

некогда в Колизей. Все знали, что предстоит поединок. Или даже не поединок, а средневековый суд Божий, когда истца и ответчика подвергали жестокому, но одинаковому испытанию: скажем, бросали связанными в воду, а потом смотрели, кто из них выплывет.

В частном порядке заключались многочисленные пари, а кое-кто из самых сообразительных и вовсе учинил тотализатор. Несомненным фаворитом считался, разумеется, Портнягин.

– Как ты?
– озабоченно спросил товарищ Арсений, невольно повысив голос, поскольку было очень шумно.

– Это в смысле: не струсил ли?
– мрачно усмехнулся товарищ Артём.

– Что ты не струсил, в этом я уверен. Волнуешься?

– Не очень.
– Совиные глаза Артёма равнодушно окинули изнемогающее под людским напором оцепление.
– Знаешь, если честно, не верю я, будто какое-то поганое размыкало... Ну, прочел я этого Сироту! Волокна там у него распрямляются. И что? По-моему, если есть в тебе вера, гни ее, распрямляй, она от этого только тверже станет...

– Ну, дай бог...
– пробормотал товарищ Арсений.

В следующий миг людское скопище по ту сторону капища так громко взревело и так долго не умолкало, что означать это могло одно: прибыли Портнягин с Нехорошевым.

Верно, прибыли. На огромном серебристо-сером джипе (лимузин бы до Секондхенджа не добрался).

– Слышь, - хмуро спросил Глеб старого колдуна, когда обоих приняли с почестями и стало чуть потише.
– Но ты уверен вообще?..

– Уверен, Глебушка, уверен, - даже не дослушав, задребезжал чародей.
– То есть даже и не сумлевайся. Обманывал я тебя когда-нибудь?

После этих слов кандидат в Президенты совсем нахмурился. Если честно, случая не было, чтобы старый колдун Ефрем Нехорошев в чем-нибудь не надурил ученика. Что поделаешь - педагогика. Доводилось вам, скажем, общаться с преподавателями начальных классов, ушедшими на заслуженный отдых? Это кошмар какой-то! Привыкши, что детишки смотрят им в рот и берут на веру каждое их слово, эти токари душ человеческих пытаются морочить вам голову теми же самыми приемчиками, какими морочили малышне, да еще и обижаются, когда пошлешь.

Однако назад уже дороги не было. Пала тишина. Все встали на цыпочки, протянули шеи и вылупили глаза. Те, которым повезло оказаться в первых рядах и не впритык к монолиту, видели, как медленным шагом, чем-то напоминая дуэлянтов, сближаются идейные противники: с одной стороны - старичок в Чебурашке, поддерживаемый под локоток хмурым рослым юношей, с другой - одинокий надменный крепыш с немигающими совиными глазами.

Ефрем Нехорошев и сам уже не помнил, сколько раз он ступал

на заклятую эту землю в пору полнолуния. Как всегда, душу охватила неизъяснимая печаль - стало нестерпимо жаль и смертного себя, и прочих собравшихся здесь смертных, и это смертное Мироздание, возникшее неизвестно зачем и неизвестно зачем бегущее к собственной гибели.

Потом он почувствовал, что рука Глебушки, поддерживавшая под локоток, дрогнула, разжалась. Повернулся, увидел ошеломленное лицо питомца и его исполненные священного ужаса глаза. Тогда он перевел взгляд на товарища Артёма. Товарищ Артём мечтательно улыбался.

– Ауа...
– еле слышно произнес он.
– Ауы...

Повернулся, запинающимся шагом двинулся в сторону болотца и скрылся за одним из монолитов, откуда вскоре ничего не прозвучало, поскольку пистолет у товарища Артёма был с глушителем.

* * *

Помертвелые губы Глеба Портнягина шевельнулись.

– Ефрем...
– потрясение выговорил он.
– Ради чего...

Дальнейшие его слова Ефрему Нехорошеву услышать не удалось. Запинающийся уход товарища Артёма был правильно воспринят публикой как полное поражение православных коммунистов - и толпа грянула во всю дурь. Разумеется, в иное время старый колдун с легкостью сумел бы разобрать окончание Глебушкиной фразы по движению губ, но только не сейчас. Слишком уж велика была мировая скорбь.

Все, что он в тот момент смог, это взять прозревшего Глебушку за руку и вывести его с заклятой земли.

К ним кинулись, отстранили друг от друга, колдуна оставили стоять, где стоял, а кандидата повлекли к трибуне, сметанной на скорую руку сегодня утром. Тот пытался освободиться, но холуев было слишком много. Весь штаб.

Оказавшись перед микрофоном, опомнившийся от всего сразу Портнягин с содроганием оглядел море голов.

– От нас даже галактики разбегаются...
– дождавшись тишины, хрипло выдохнул он.

Скопище с готовностью рявкнуло, ударило в ладоши. Какой там, к лешему, цвет культуры, сбредающийся по человечку в «Авторской глухоте», - здесь сошлось все Баклужино, все классы, все сословия. Заорут так заорут.

– Все, что мы делаем, бессмысленно...

Восторженный рев повторился.

– Мы обречены...

Восторженный рев.

Наконец после четвертой или пятой фразы Портнягин не выдержал и, безнадежно махнув рукой, сошел на грешную землю, где тут же был подхвачен и упрятан в джип. Толпа ликовала.

– Во как надо!
– приплясывая, вопил неподалеку от Ефрема Нехорошева некий баклужинский обыватель средних лет.
– Еще хлестче, чем тогда в кафешке! Это, я понимаю, Президент! Всю правду-матку в двух словах! По-нашенски! А чего рассусоливать?..

Огромный серо-серебристый джип двинулся в сторону города, и толпа подалась за ним. У подножия мегалитического столба остались цепенеть Платон Кудесов, кувшиннорылый товарищ Викентий и сам Ефрем.

– А ведь лопухнулись мы с вами, голуби, - удрученно молвил старый колдун.