Секретарь обкома

Кочетов Всеволод Анисимович

— Майя Сиберг тоже человек, мама. И только дело случая, что этот человек не погиб. Почти чудо.

— Ого, как ты заговорил, Шурик! — София Павловна поднялась за столом, пристально и изучающе смотрела в глаза Александра. — Я замечаю некую эволюцию.

— Ничего ты не замечаешь. Это твоя фантазия. — Александр тоже встал и, затворив за собою дверь, ушел в кабинет.

32

Анатолий Михайлович Огнев был доволен: в отделениях творческих союзов — у писателей, композиторов, художников — установилась относительная тишина. Народ они беспокойный, труд ный, ладить с ними не легко. Василию Антоновичу хорошо рассуждать: сплачивай людей, доходи до сердца каждого. Попробуй сплоти их, дойди до сердца каждого! С одним будешь хорош, — другой этим недоволен.

С другим начнешь индивидуальную работу, — первый на тебя косится, подозревает в однобоких пристрастиях. Приходится вести себя со всеми равно, со всеми одинаково, все, мол, вы по-своему хороши и ценны. Писатель Баксанов, художник Тур-Хлебченко, композитор Горицветов считают такой подход уравниловкой, дезориентирующей массу. Они считают, что обком должен определить свое отношение к творчеству каждого и ясно показывать это отношение. Одних это подбодрит, окрылит, других заставит призадуматься и подтянуться. А вот есть и такие, поэт Птушков, например, которые за это называют их догматиками, утверждают, что как только обком определит свое отношение к творчеству каждого, творчества уже не будет, не будет свободы, будет давление, регламентирование, начнется приспособленчество. Кто прав? Ленин требовал, чтобы литературное дело стало частью общепролетарского дела. Он говорил: долой литераторов беспартийных; то есть понимай — таких, которые хотят стоять в сторонке от событий современности, взирать на них сбоку, быть бесстрастными судьями жизни и истории. Но ведь это было в начале века, и совсем в других условиях. Все же изменилось с тех пор! Может быть, и в самом деле пора, как утверждает Птушков, отказаться от непременного требования партийности в литературе? Может быть, надо, чтобы у нас вырастали свои, советские, Оскары Уайльды, Октавы Мирбо и даже Сологубы, черт возьми, и Бальмонты. Почему им не быть?

Огнева мучили подобные вопросы, он путался в них и глубоко страдал в душе от такой путаницы. И вдруг все утихло и успокоилось само собою. Он, правда, считал, что произошло так отнюдь не само собою. Он приписывал это себе, своему такту, своей гибкости. Он считал, что до крайности плодотворно поработал с Птушковым, одним из главных возмутителей спокойствия в отделениях творческих союзов. Дошло, дошло до молодого поэта проникновенное партийное слово, понял наконец, что пора и за ум браться. Вот отправился в колхоз; скоро месяц, как он там, — и не бежит обратно. Нет, политика Огнева правильная, очень правильная: не раздражать, не обострять, не допускать конфликтов. Разве не замечательно будет, когда, тот же Птушков, который по молодости лет подражает декадентам, возьмет да и выдаст отличную поэму из жизни села!

В одну из минут таких размышлений к Огневу пришел Владычин. Секретарь Свердловского райкома партии был моложе секретаря обкома Огнева не более, как на десять — на двенадцать лет, но по сравнению с обремененным заботами Огневым выглядел мальчиком. В нем было что-то ещё очень задиристое, петушиное. Огнев знал, что в районе Владычина любили. Но что из этого! Почему, разобраться, любили? Не потому ли, что он в известной мере демагог? Не потому ли что уж слишком заигрывает с массами? Демократичен — дальше некуда; всегда с народом, в народе, — там выступил, там сказал речь, здесь провел беседу, ещё где-то весь вечер отвечал на вопросы. Подумаешь, какой Сократ, проповедующий на площадях! Бродячие проповедники никогда добром не кончали. Того же Сократа, как известно, когда он доболтался до ручки, народ Афин довольно дружно приговорил к смерти и в одно прекрасное греческое утро преподнес ему чашу с настоем цикуты.

Они сидели друг против друга. Владычин закуривал сигарету. Огнев постукивал по стеклу на столе карандашом.

— Я к вам, Анатолий Михайлович, с несколькими вопросами. — Владычин вытащил записную книжку. — Я кое-что выписал из постановления ЦК о задачах партийной пропаганды в современных условиях. ЦК требует активнее использовать идейное и эмоциональное, воздействие лучших произведений художественной литературы и искусства для повышения воспитательной роли, популярности и действенности пропагандистской работы. Так?

— Да, так. Совершенно верно.

— А могу я у вас получить списочек таких лучших произведений, чтобы именно их использовать в целях повышения воспитательной роли, популярности и действенности

пропагандистской работы?

— Ну, дорогой мой товарищ секретарь райкома!.. — Огнев откинулся на спинку кресла и с веселым недоумением развел руками. — Дорогой мой товарищ Владычин, мало-мальски культурный, хотя бы средне образованный человек должен это и сам знать.

— А если я не очень культурный и образованный ниже среднего — тогда что?

— Тогда — дело ваше плохо. Тогда не надо быть секретарем райкома.

— Это мысль плодотворная. — Владычин улыбался. — Но поскольку сегодня или завтра меня ещё не освободят от моего поста, даже если я сейчас же напишу заявление, то все же прошу вас помочь-таки мне в трудном деле: дайте списочек произведений, чтобы я мог их использовать в целях повышения воспитания…

— Вы что, смеетесь надо мной, товарищ Владычин? — строго спросил Огнев.

— Нет, я прошу помощи.

Огнев пошел к большому книжному шкафу, достал с полки тонкую папочку, извлек из нее несколько листов бумаги, скрепленных в левом углу скрепкой, вернулся к столу, сел, стал читать. Он называл книги Горького, Алексея Толстого, Фурманова, Серафимовича, Гладкова, Николая Островского, Фадеева, Шолохова. Список рос и рос. Время от времени Огнев говорил, подымая глаза на Владычина:

— Ну что, этого вам мало. Или ещё назвать?

— Ещё, — говорил Владычин. — Пожалуйста, ещё.

Огнев читал дальше. Называл и называл десятки имен советских писателей. Владычин следил за его взглядом и, когда глаза Огнева дошли до конца третьей странички, а за третьей уже ничего не было, спросил:

— Всё?

— Да, пока всё. Мало?

— Нет, это не мало, это много. И, пользуясь таким списком, можно вести большую пропагандистскую работу. Вы назвали хорошие книги, яркие и боевые. Но… — Владычин раскурил новую сигарету. — У нас все шире развертывается движение бригад и ударников коммунистического труда. Вы знаете об этом, конечно, Анатолий Михайлович. Ну вот, ведя пропагандистскую работу среди людей, которые решили работать по-коммунистически, мы будем оглядываться на пример Павки Корчагина, на пример Чапаева, на пример Давыдова, на фадеевских молодогвардейцев, ажаевского Батманова, кавалера Золотой Звезды Бабаевского… Примеры прекрасные. Но люди могут спросить: а вот о нас, о нас, об ударниках новой эпохи, эпохи строительства коммунизма — что есть почитать? Как должен я им ответить?

— А так, что литература не хлебопекарное производство. Будут и такие книги, будут. Время надо.

— Когда «Мать» была написана? В ту самую эпоху, когда все больше накалялась общественная атмосфера в России — по горячим следам событий, даже опережая их. Когда первая книга «Поднятой целины» была написана? В самый разгар коллективизации. По горячим следам событий, и даже опережая их. Когда «Цемент» был написан?..

— В разгаре событий восстановительного периода, и даже опережая их, — в тон Владычицу подхватил Огнев.

— Совершенно верно. Для оживления в зале оснований не вижу. И вот почему. Ко мне приходят люди и говорят: а как быть со стихами Виталия Птушкова? Птушков их пишет вовсю. И в областном альманахе их издают. И областное партийное издательство только что выпустило его новую книжку. — Владычин вытащил из кармана пиджака красиво изданный сборник. — Почитать, может быть?

— Зачем? Я это тоже читал.

— Ну вот, как же такие стихи активнее использовать в целях повышения воспитательной роли пропагандистской работы? Прошу это мне разъяснить. Потому что, когда меня об этом спрашивают, я становлюсь в тупик, я не умею это объяснять. Я считаю, что у нас слишком велики исторические задачи, слишком велика ответственность перед нашим народом и перед всем коммунистическим движением в мире…

— Неужели вы всерьез думаете, товарищ Владычин, что от стихов какого-то Птушкова пострадает мировое коммунистическое движение? — Огнев даже головой покачал, с явным сожалением.

— Я не думаю, что оно пострадает. Но я думаю, что книжки подобного толка и помочь ему не смогут. Ни в какой другой области мы не допускаем холостого хода — ни в металлургии, ни в энергетике, ни в легкой промышленности, ни в сельском хозяйстве, ни на главных направлениях науки. Там только движение вперед, только вперед, без топтания на месте, без попятных маневров. А почему здесь так? — Тыльной стороной руки Владычин ударил по книжке.