Секретное следствие

Шкляревский Александр Алексеевич

Имея в руках мои письма, Кебмезах моментально мог разрушить приближавшееся ко мне счастье, достигавшееся ценою страданий и жертв, и он обещал сделать это. Ни просьбы, ни мольбы, ни обращение к его совести, ни денежные обещания — ничто не действовало на негодяя. Он стоял на своем, чтобы я была его женою — или он покажет Можаровскому некоторые мои письма. В прошлом месяце

мое терпение лопнуло: я указала Кебмезаху на дверь, запретила бывать у себя в доме и предоставила полную волю поступать против меня, как ему угодно. Я трепетала ежеминутно, но была тверда: не принимала к себе Кебмезаха и отсылала письма его нераспечатанными. В прошлое воскресенье, в театре, когда и вы были вместе с Быстровым и Можаровским, в ложу нашу неожиданно вошел Кебмезах и, подавая мне визитную карточку, быстро проговорил: «Я мирюсь с вами. Непременно прочтите». После этих слов он ушел. На карточке было написано: «Я тронулся вашею участью. Будьте счастливы. Жду сегодня вас к себе, после спектакля. Вы можете получить от меня все ваши письма. Условия мои легки, и я уверен, что вы согласитесь на них». Я поехала. Кебмезах сначала возобновил было свои предложения, но я показала ему бывший со мною револьвер и отвечала, что скорее лишу себя жизни, чем соглашусь хоть на одно из его безнравственных предложений. Тогда он стал жаловаться на свои стесненные денежные обстоятельства и кончил, что согласен продать мне мои письма за десять тысяч рублей. Я согласилась, но просила его дать мне срок на три дня, так как у меня недоставало половины просимой суммы, если бы я даже продала свои бриллианты и некоторые вещи. Кебмезах обещал подождать и проводил меня до подъезда. В понедельник я взяла нарочно наемную карету, чтобы не повстречаться с Можаровским и не быть им узнанною, и целый день рыскала по разным ростовщикам, чтобы достать эти пять тысяч, но нигде не достала и принуждена была обратиться к Можаровскому. Он сказал, что привезет эти деньги во вторник вечером или в среду утром. Таким образом, я была уверена, что совершенно разделалась с Кебмезахом. До счастья моего — до желанной свадьбы — оставалось несколько дней. Во вторник вечером я с нетерпением ждала Можаровского и вдруг была арестована вами. Что это, как не судьба…

Если всего рассказанного мною для вас недостаточно, то я готова дать большие подробности, но только умоляю вас: не делайте мне очных ставок с Можаровским. Это сверх моих сил. Могу ли я писать к нему? Передайте ему, если можно, что и в холодной Сибири, может быть в цепях, в грязном и мрачном остроге, я буду беспрестанно думать о нем. Пусть поймет, что преступницей сделала меня любовь к нему, — и простит. Но я боюсь, что он, как только узнает о моих преступлениях, отвернется от меня и у него не останется ко мне другого чувства, кроме ужаса или отвращения. Пусть так… Но последнее слово, которое я произнесу, будет: «Аркадий!»…

X

Возвратившись из Ораниенбаума, Можаровский застал меня за чтением этого рассказа. Я дал прочесть его и ему.

— Ужасная женщина, ужасная женщина! — восклицал Аркадий Николаевич, читая.

Матвеева показала, что между нею и дочерью никогда не происходило разговоров об отравлениях и она ничего не подозревала. Кебмезах, ввиду ясных улик, обнаруженных разными найденными у него письмами, сознался. Кураре приобретено было им, во время его путешествия из Англии, в американской Гвиане. Он достал его в огромном количестве и продал в лондонские аптеки несколько фунтов по высокой цене, так как гвианский курарин составляет высший сорт этого яда. Сам Кебмезах пользовался им неоднократно как в России, так и за границею. Число погубленных им жертв простиралось до семи, кроме трех, отравленных Крюковскою.

Производство этого огромного дела отняло у меня очень много времени; передавая его к слушанию окружного суда, я почувствовал, будто с плеч моих свалилась гора…