Секретные поручения

Корецкий Данил Аркадьевич

На улице темно, фонари не горели, лишь неоновая пропись «Кавказ» разбавляла мрак у подъезда жидким синеватым молоком.

Денис достал трубку, но передумал и сунул ее в карман. Все равно никто не видит.

Курение не доставляло ему удовольствия, трубка — элемент имиджа, не больше. Маня зеленым огоньком, прошелестело мимо такси. Троллейбусы уже не ходили. Или еще не ходили — смотря к чему привязываться: к вчерашнему вечеру или сегодняшнему утру.

Хорошо, что до дома всего шесть кварталов — пятнадцать минут хода.

…Мать не спала. Она сидела на

кухне за столом, перебирала рис и слушала радио.

На звук хлопнувшей двери даже не обернулась — специально.

— Начало четвертого, ма, — сказал Денис. — А ну-ка баиньки.

Он включил бра в прихожей и разулся. В квартире пахло сигаретным дымом.

— Слышишь, мам?

По радио передавали «Люксембургский сад». Ночной ди-джей подпевал Дассену фальшивым уставшим голосом.

— Здесь сказали, что когда он заработал свой первый миллион, то бросил жену и сошелся с какой-то молодой шлюшкой. Это правда? — спросила мать.

— Кто — он?

— Дассен.

— Не знаю. Давай спать, ма. Я ведь просил: не надо меня стеречь. Я большой, у меня через три года первые залысины появятся.

— …Все наперебой твердили ему, что он должен отдохнуть хотя бы раз в жизни.

Тогда Дассен сел в самолет и полетел куда-то на острова. Как только самолет набрал высоту, он уснул — и больше не проснулся. Остановилось сердце. А мать его сидела в соседнем кресле, даже журнал не решалась раскрыть, все разбудить боялась. Представляешь?

— Хорошо, ма. Слава Богу, я не работаю на эстраде, правда? И наркотики не ем.

— Зато я их буду есть. Очень скоро. Для меня каждая такая ночь… Будто в забой спускаешься. Одно дело, когда человек умирает во сне, рядом с тобой, другое — когда сутки мечешься, разыскивая его, а потом идешь в морг на опознание.

— Надо было просто лечь и уснуть.

Мать будто не расслышала. Затарахтел холодильник, приемник стал работать с помехами.

— Тебе было два года, когда мы с отцом впервые увидели его по телевизору. Это было на Новый год, в ночной передаче. Ты не спал до четырех часов… да, точно, тогда тоже было четыре часа, ты капризничал, а отец просто из себя выходил — он всегда легко заводился, когда выпьет. Кто-то из гостей сказал тогда, что Дассен похож на Сережу Зубровича, инженера-энергетика из нашего отдела, который продал свою трехкомнатную квартиру в доме напротив «Интуриста», в самом центре. А потом спился. Никто тогда, двадцать лет назад, и предположить не мог, что все получится именно так, как оно получится. И с отцом, и с этим… Дассеном. И с тобой.

— Со мной еще ничего не случилось, ма, — сказал Денис.

Он взял полотенце и направился в душ. Мать выключила приемник, резко поднялась.

На ней был старый лиловый халат, такая стеганая ромбиками хламида, писк совковой моды конца семидесятых. Денис терпеть не мог этот халат, мать казалась в нем раза в два старше, почти старухой.

— Ты очень жесток со мной, — сказала она. Губы ее затряслись. Лирическая увертюра закончилась.

— Не правда, — сказал Денис. — Извини, я в самом деле старался прийти как можно раньше,

но так получилось.

— Где ты шлялся?

— Гулял. С девушками.

— С проститутками, — уточнила мать.

— Только не надо, ма.

— Но и на это не похоже. Ты бы приходил в помаде, духах. И расслабленным, умиротворенным. А ты всегда напряжен и задумчив. Где ты бываешь? Скажи мне наконец правду!

Денис закрылся в ванной, повесил полотенце на вешалку, погромче включил воду и закрыл сток. Он знал, что мать стережет его за дверью, она еще только начала расходиться.

* * *

— Итак… Патрик Зюскинд. Очень хорошо. Расскажите же мне о Патрике Зюскинде, Курлов.

Лидия Николаевна поставила билет на ребро и постучала им по столу. Она смотрела на Сергея так, будто у него пенис на лбу вырос. Нет, она бы скорее сказала:

«фаллос», с долгим протяжным "л" и круглым "о" — потому что на первом курсе Лидия Николаевна преподавала у них историю античной литературы, это ее конек.

Сафо, Анакреон, Аристофан, лиры, кифары, тенистые рощи Лесбоса.

— Зюскинд Патрик, — медленно произнес Сергей, — родился в бедной еврейской семье. Он написал «Контрабас».

Разбитые губы болели, каждое слово давалось с трудом. По разработанной Агеевым легенде он героически вступил в схватку с грабителями. Имелась и соответствующая справка.

— Прекрасно, Курлов. В бедной, как вы говорите, еврейской семье…

Продолжайте…

Лидия Николаевна любила истоптать безответного «простого» студента, но избегала ссориться с «детьми» — себе дороже. А Курлов явно не относился к «простым». Ему удалось поспать пять часов, но сон облегчения не принес. Хотелось холодного пива и пенталгина.

В билете было написано: «Творчество П. Зюскинда». О том, что его звали Патриком, Сергей узнал только что от самой Лидии Николаевны. Про «Контрабас» он слышал краем уха, его немцы ставили в университетском театрестудии, там играл полный рыжий хлопец, за спектакль он выпивал упаковку баночного пива — так по сценарию было. Все. Ничего больше про Зюскинда Сергей не знал и знать не хотел. Разве что только…

— Зюскинд очень любил пиво, — сказал Сергей.

И в упор посмотрел на Лидию Николаевну — впервые за это утро. Лидия Николаевна снова хотела что-то съязвить, но слова застряли у нее в горле. Левый глаз Курлова был красным, как редис, он почти скрывался под опухшим веком. Глаз загнанного зверя.

— Когда Зюскинд садился писать, он ставил на стол семисвечник, а рядом — большой бокал с пивом. Он был жгучий брюнет, — негромко, почти шепотом сымпровизировал Сергей.

Лидия Николаевна поняла.

— А Джон Апдайк? — так же негромко спросила она, выбирая из синей стопки его зачетную книжку.

— Апдайк был седой, — Сергей улыбнулся. Кожа на губах затрещала.

По движению полной руки Лидии Николаевны он без труда угадал: "зачт. ".

— Если бы это был допрос, а Зюскинд с Апдайком были вашими товарищами — я бы вас зауважала, Курлов, — сказала Лидия Николаевна, вручая Сергею зачетку.