Секретный фарватер (ил. П.Павлинова)
Шрифт:
Готлиб уставился на Шубина тяжелым, мутным взглядом:
— По желанию, может обернуться надводным кораблем. Скажем, транспортом. Но, конечно, затонувшим, — поспешно добавил он.
Франц сердито постучал ножом по блюду, на котором лежала отварная рыба. К нему со всех сторон протянулись руки с тарелками.
Доктор полил свою рыбу соусом и торжественно оглядел присутствующих.
— В средние века, — сказал он, — никто не усомнился бы в том, что наш командир заговорен или продал душу черту.
— Я и сейчас думаю это, — пробормотал Курт, но так тихо, что услышал только Шубин.
Нервы его были напряжены, зрение, слух обострены, как никогда. Только виски по временам стискивало клещами. Одна мысль давно мучила, искушала.
Шубина подмывало — шумнуть!
Опасность, как грозовая туча, нависла над подводной лодкой.
Здесь разговаривали вполголоса, то и дело поглядывали на подволок, вестовой ходил вокруг стола чуть ли не на цыпочках, балансируя тарелками, как канатоходец в цирке.
Шубин ощупал гаечный ключ, который сунул на всякий случай за пазуху комбинезона, под пояс.
Это полезный предмет в его положении. Им можно не только убить. Им можно оповестить о себе!
Но для этого надо остаться в отсеке одному. Потом бесшумно вскочить и задраить переборки.
И тогда исполнить свой последний, сольный номер!
Надо колотить и колотить ключом по корпусу, оповещая Левку Ремеза о том, что внизу, на грунте, подводная лодка!
Глубины в заливе небольшие. Отчетливый металлический гул пойдет волной к гидроакустикам, которые напряженно прослушивают море. И тотчас же в ответ посыплются сверху бомбы, глубинные бомбы, одна серия бомб за другой!
Шубин вызовет огонь на себя!..
Но он сразу опомнился. «Летучий Голландец» погибнет, и он с ним, пусть так! Но ведь с подводной лодкой погибнет и ее тайна. А тайна, быть может, важнее самой подводной лодки…
Чем внимательнее прислушивался он к разговору в кают компании, тем больше убеждался в том, что так и есть: тайна важнее подводной лодки!
То был очень странный, скользящий разговор. Нечто необъяснимо опасное таилось в начатых и незаконченных фразах, даже в паузах.
Недомолвки, намеки перепархивали над столом от одного человека к другому, как зловещие черные бабочки. И Шубин безуспешно пытался на лету поймать хоть одну из них.
От невероятного напряжения все сильнее разбаливалась голова.
Но распускаться было нельзя. Полагалось глядеть и оба, примечать, запоминать. Стыдно было бы вернуться к своим с пустыми руками!
«А я обязательно вернусь к своим! — со злостью, с яростью повторял Шубин про себя. — Выживу! Выстою! Выберусь наверх!»
Но для этого надо быть начеку, следить за тем, чтобы настоящие мысли и чувства не прорвались наружу!
Он также очень боялся допустить промах в какой нибудь обиходной мелочи.
Знакомый разведчик рассказывал ему, что у немцев иначе, чем у нас, ведется отсчет на пальцах. Немцы не загибают их, а, наоборот, отгибают и начинают не с мизинца, а с большого пальца. И грозят не так, как мы, — покачивают пальцем не от себя, а перед собой.
Пустяк? Конечно. Но на таком пустяке как раз легко сорваться.
Потом он вспомнил, что выдает себя не за немца, а за финна. Это, конечно, облегчало его положение.
Как выяснилось, никто из подводников не знал по фински.
— Еще ни разу не был в Финляндии. Я имею в виду: внутри Финляндии, — сказал Курт, обернувшись к Шубину. — Говорят, ваши девушки красивы. Длинноногие, белокурые?
— Напоминают норвежек, — заметил Готлиб.
— Но их ты тоже не видел, хотя бывал в Норвегии, — с каким то злорадством вставил доктор.
— Вы счастливец, Пирволяйнен! — продолжал Курт, не обращая внимания на доктора. — Теперь вам предоставят отпуск. Если вы захотите, то сможете съездить в Германию. Вы бывали в Германии?
— Он бывал у нас в Гамбурге, — объявил Готлиб. — Он знает песенку гамбургских моряков «Ауфвидерзеен».
Шубин поежился. Разговор приобретал опасный крен.
Рыбьи хари выжидательно повернулись к нему. Курт поощрительно улыбался. Губы у него были очень красные, словно вымазанные кровью.
— Это красивая песенка, — подтвердил доктор. — Ее поет Марлен Дитрих. Вам нравится Марлен Дитрих?
Шубин не успел ответить. Его засыпали вопросами.
Какие новинки видел он в гамбургских кино? Что носят женщины в этом году: короткое или длинное? Говорят, в моде снова черные ажурные чулки? В какой гостинице он останавливался и пил ли пиво в бирхалле?
Даже неразговорчивый Венцель спросил, не бывал ли он в Кенигсберге.
Шубин хотел было дерзко ответить: «Еще не бывал. В конце войны надеюсь побывать», но Франц сказал:
— Не надоедайте нашему гостю! Он может подумать, что вы целую вечность не бывали в Германии.
— О, Пирволяйнен! — Курт капризно оттопырил красные губы. — Мы надеялись, что вы поделитесь с нами новостями. Но вы какой то малоразговорчивый, апатичный.
— Все финны стали апатичными, — изрек Готлиб. — Их надо бы растормошить! Не возражаете?
Он ободряюще подмигнул и захохотал, отчего щеки его отвратительно затряслись.
Курт торопливо допил кофе и встал:
— Прошу разрешения выйти из за стола! Командир приказал сменить Рудольфа.
Франц молча кивнул.
Убедившись, что из гостя не выжать больше ничего, его перестали втягивать в разговор.
Шубин вяло прихлебывал свой кофе. Что то неладное творилось с головой. Временами голоса немцев доносились как будто из другой комнаты. Он не понимал, о чем они говорят. Потом сознание снова прояснялось Мысль работала четко, только в висках оглушительно барабанил пульс.