Секретный узник
Шрифт:
– Закажи срочный. Панков: 38-17.
Тельман повесил фуражку на крючок, положил плащ на подзеркальник и прошел в большую комнату, где за голым деревянным столом уже уселся на единственном стуле Фриц. В помещении стоял тоскливый нежилой запах. Пожелтевшие обои местами отстали от стен. Пыльная лампочка под осыпающимся потолком горела сумрачно и воспаленно, вполнакала.
Тельман опустился на продавленный диван и достал сигареты.
– Завтра же соберите окружком, - сказал он, с некоторой опаской ощупывая пропоротые выскочившими пружинами ржавые дырки.
– Надо готовиться к переходу в подполье. События не должны застать нас врасплох.
– Мне все же кажется, что ты преувеличиваешь, Тедди.
– Макс встал и, подойдя к окну, чуть приподнял шторы.
За окном была непроглядная темень.
– Вот увидишь: на выборах наци потерпят поражение, - сказал он, возвращаясь на свое место.
– Все говорит о том, что их движение переживает кризис.
– Это тоже опасно. Тем скорее они бросятся в очередную авантюру. Неужели ты полагаешь, что стоящие за Гитлером промышленники и финансовые тузы так легко примирятся? Ты все такой же наивный парень, Фриц. Выборы, конечно, важны. Но если силы рабочего класса по-прежнему будут раздроблены, наш успех у избирателей только напугает реакцию и сразу же подтолкнет ее к крайним решениям. Сейчас нужна всеобщая забастовка. Это первоочередная задача всех окружкомов, всех партийных ячеек.
– Хорошо, Тедди, это я понимаю, ну, а допустим...
– Я тебе уже все сказал, Фриц.
– Тельман огляделся в поисках пепельницы и, не найдя ее, погасил сигарету о спичечный коробок. Курение вновь вызвало горечь во рту и легкое головокружение.
– Ты понял, что должен сделать окружком?
– Да.
– В недельный срок подготовиться к переходу в подполье... Ячейки, боевые отряды, связь, конспиративные квартиры, пункты для перехода границы... В общем, не тебя мне учить. Дело знакомое.
– Понятно, Тедди.
– Ответственность возлагается лично на тебя... Жаль, что не смогу быть на вашем заседании... Вас есть за что поругать, ребята! И крепко. Передай членам окружкома, что сектантское отношение к социал-демократическим товарищам совершенно недопустимо. Это категорическое требование Секретариата. Ты знаешь, кому его надо втолковать со всей серьезностью.
– Знаю.
– Вот-вот... Почему я говорю это снова и снова, Фриц? Почему критикую и вас, и товарищей из Рура и Рейна?
– Тельман встал.
– От единства рабочего класса, от взаимодействия коммунистов и социал-демократов в сегодняшней обстановке, столь опасной для всего рабочего класса, всего нашего народа, зависит все.
– Он говорил четко и медленно, словно диктовал текст очередного воззвания.
– Это нужно понять раз и навсегда. Коммунисты и социал-демократические рабочие - классовые братья. У нас общий враг монополисты, фашизм. Мы должны держаться все вместе, иначе нам фашистов не одолеть. События в Берлине лишний раз напоминают об этом. Реакция хочет раздавить все демократические свободы постепенно. Чтобы этого не произошло, мы должны разрушить стену, разделяющую нас и социал-демократов. Мы должны бороться за каждого рабочего, к какой бы организации он ни принадлежал. Христианским рабочим тоже нужно сказать, что в борьбе с фашизмом мы вместе с ними... Я ведь не раз говорил вам все это, Макс. Черт вас побери, ребята, почему я долблю в одну точку?! Вы сами должны знать, что ни один коммунист не имеет права спокойно спать, когда речь идет о наших - пусть даже временных - ошибках...
В коридоре частыми короткими звонками залился телефон.
– Гюнтер на проводе, товарищ Тельман!
– просунулся в дверь дежурный.
Тельман бросился к висевшему на стене аппарату и взял трубку.
– Слушаю, - сказал он, не называя себя.
– Старик?
– Да. Кто это?
– С тобой говорит Франц.
– Здравствуй, Франц. Как там у вас дела?
– Дела лихие. Разгромлена редакция "Роте фане". Газета запрещена.
– Что предпринято?
– Завтра выйдет "Роте штурмфане" с твоим воззванием ко всем рабочим.
– Хорошо. Молодцы. С руководством СДПГ связались?
– Только что. Они в замешательстве. Но, как обычно, сомневаются в искренности наших предложений о единстве. Мы ответили твоими словами: как можем мы, коммунисты, перед лицом угрожающей опасности превращения Германии в страну костров и виселиц, неискренне думать о пролетарском антифашистском едином фронте?
– А что они?
– Ушли от прямого ответа. Мы условились связаться утром еще раз. У меня создалось впечатление, что они так и не сдвинулись с капитулянтских позиций. Такое поведение руководства несомненно вызовет возмущение рядовых социал-демократов.
– Не только рядовых! Функционеров тоже... Мы должны быть готовы к этому, Франц. На социал-демократических лидеров нужно оказать давление изнутри их же партии. Немедленно свяжитесь с окружкомами. На всех границах следует организовать совместные демонстрации с французскими, польскими, голландскими и датскими трудящимися против угрозы войны. Поставьте об этом в известность представителя Коминтерна. Теперь следующее...
В трубке что-то щелкнуло и включился непрерывный гудок. Тельман нетерпеливо ударил по рычагу.
– Что там такое? Алло, фройляйн! Нас прервали!
– Сожалею, но связь с Берлином нарушена, - ответил вдруг незнакомый мужской голос.
Потом что-то вновь щелкнуло и наступила полная тишина. Тельман несколько раз подергал рычажок, но безуспешно: аппарат был отключен.
– Вам нужно немедленно уходить отсюда, - бросил он дежурному и Фрицу, который вышел вслед за ним в коридор.
– Я еду в Берлин.
– Подожди хоть до утра, пока можно будет организовать охрану! взмолился Фриц.
– Не будь трусом. И не надейся меня удержать, - раздраженно отмахнулся Тельман.
– Утром я должен быть на своем месте.
– Вот что, Тедди!
– нахмурился Фриц.
– За твою безопасность здесь отвечаю я... И шофер, который ждет внизу, будет слушать только меня. Поэтому изволь подождать, пока я вызову Эдвина. Ты поедешь только с ним.
– Ладно. Пусть будет так.
– Тельман снял фуражку с крючка.
– Можешь вызывать Эдвина. Я буду на улице.
...Когда машина Тельмана подъезжала рано утром к Берлину, шофер заметил в тумане какие-то темные смазанные силуэты, неровной цепочкой перерезавшие дорогу.
– Пикет, товарищ Тельман, - тихо сказал он, сбавляя ход.
Тельман прищурился и цепким взглядом моряка выхватил из тумана мотоциклеты на обочине, синие пятна полицейских шинелей и грязно-зеленые солдат рейхсвера. В неуловимые доли секунды успел он охватить всю эту медленно надвигающуюся на них панораму, мутную и расплывчатую, как за матовым стеклом, и сразу же внутренним оком увидел, как стоят эти люди, опустив карабины к ноге, спокойные и равнодушные, уверенные в своей силе и своем праве. Они насторожены, но сомнение чуждо им. Они знают, что эта машина, замедлившая свой ход перед их цепью, сейчас остановится в положенном месте, после чего встревоженные пассажиры покорно предъявят обер-лейтенанту документы, выйдут на мокрый после ночного ливня асфальт и станут терпеливо ждать, пока у них проверят багажник и ящики под сидениями. Ведь так положено! Да и может ли быть иначе, если армия и полиция проводят совместную акцию? Таков приказ. Такова железная воля государства.