Секс и ничего личного
Шрифт:
Жан-Шарль снова заказал светлое, и снял его прямо с подноса, не дав Люке ни единого шанса, и вынудив того пить свою кислятину.
Парни, потоптавшись еще немного по мне и моих внезапных вкусах, смирились, что горячих подробностей не будет, и переключились на темы поинтереснее.
— И вот стоим мы с Тома как два придурка, с “умывайкой” в кармане, а этот упырь, хозяин “Пьяной русалки”, оказался магом, и орёт как ушибленный, что сейчас он всех просветит сканером, и узнает, кто притащил в его заведение эту гадость! — Энергично жестикулируя,
Сам Тома, с истинно императорским величием забив болт на наше осуждение, тянул свое девчачье пойло и тонко улыбался.
— Нахрена вы вообще ее туда потащили? — Не выдержал Дамьен, который слушал Люку, вольготно развалившись на диванчике. — Там вообще активные артефакты запрещены.
— Кроме защитных и медицинских, — вставил педантичный Жан-Шарль .
Люка вскинулся:
— Ну так… это… Думали, на танцполе активируем, с девок косметические иллюзии послетают — прикинь, хохма! А пока они будут визжать, мы с Тома себе хорошеньких выберем. Ну, интересно же посмотреть, что у твоей подружки под иллюзией! Может, она крокодил! Откуда мы знали, что там на входе сканер стоит?
Дамьен спрятал лицо в фейспалме:
— Деби-и-илы! Если “Пьяная русалка” вся в иллюзиях, как праздничная ель — в шариках, токонечно, там на входе сканер!
— Да “умывайка” вообще слабенькая!
— Ага, слабенькая, только танцпол накрыла бы!
— Ой, иди нахрен, умник! Короче, мы с Тома выпившие были, и не сообразили, ага?
И меланхоличный Фонтэн, элегантно и мечтательно оторвавшись от пива, подал голос:
— Позволю себе вставить ремарку: то, что наш дорогой друг Люка называет “выпившие”, я бы назвал иначе. Скажем так: ходить мы еще могли, соображать — уже нет!
— И вас в таком состоянии пускают в приличные заведения! — С неприкрытой завистью фыркнул Дамьен.
Снисходительность у Тома получалась еще лучше, чем величие:
— Пить, мой дорогой друг, нужно уметь!
— Не пить — тоже нужно уметь, — осклабился Дамьен.
Люка отмахнулся от кощунственного предложения, и продолжил рассказ:
— Ну, в общем, хозяин “Пьяной русалки” оказался магом, сказал, что сейчас всех просканирует, начал строить какую-то фигню… Мы поняли, что если нас сейчас застукают, то в “Русалку” никогда больше не пустят, ну и решили, что “умывайку” надо сбрасывать! Я заслонил Тома, а он эту фитюльку в фонтан уронил… Кто ж знал, что “умывайка” от этого активируется?
Жан-Шарль застонал:
— Любой! Любой, кто хоть что-то слушал в школе, об этом знал бы! Вода усиливает магию иллюзий, идиоты!
— Вода и усилила, — невозмутимо согласился Тома. — С двух из трех этажей “Пьяной русалки” иллюзии облетели. Ее хозяин орал, что мерзавцев найдет и убьет. Хорошо хоть, я артефакт обтер, прежде чем выбросить… Так что теперь мы в “Русалку” и сами больше не пойдем!
Когда мы как следует обстебали этих придурков, Дамьен деловито уточнил:
— Ну что, парни, еще по пиву?
—
— И что? — удивился Дамьен. — Что она тебе сделает?
Я взглянул на Моранжа свысока и снисходительно бросил:
— Если приду бухой? Бортанет!
Она ж сразу поймет, что пьяный я учиться не смогу… Но это я объяснять Дамьену точно не стану!
Изумление стекло с лица Моранжа, как вода. Он взглянул на меня неожиданно цепко, вытянул из-за пазухи цепочку и отстегнул с нее кулон.
— Вив, знаешь… — перегнувшись через стол, он бросил кулон мне в кружку, — а выпейка-это.
Не удержавшись, я понюхал выпивку: пиво как пиво. Дамьеном не пахнет!
— Ну, и что это? — Уточнил я, не скрывая скепсиса.
— Отворот.
И был он зверски серьезен.
— Дамьен, друг! — Не удержавшись, заржал я. — Не настолько ты мне нравишься, чтобы отворотное пить!
— Мне он тоже не нравится, — сообщил Тома. — Совершенно отвратительный тип.
Не теряя светского выражения лица, Тома увернулся от брошенной в него Моранжем с воплем “Эй!” пивной пробки, и закончил мысль:
— Но отворотное ты все же выпей.
Я умилился: нет, ну я же говорил! Они редкостные придурки, конечно, но друзья хорошие!
Кассандра
Настроение было не ужасным, нет. Оно было никаким. В кампус я брела на автопилоте, а на плечи будто навалилась вся тяжесть мира.
Я не хочу общаться с дядей.
Просто не хочу.
И от понимания этого я чувствовала себя еще хуже.
К тяжести на плечах добавлялось осознание, какая же я эгоистичная неблагодарная дрянь.
Дядя Квентин забрал меня из детского дома, он учил меня и заботился обо мне как мог, а я… я даже не хочу с ним общаться.
Что с того, что мы с ним ссорились. Это же не отменяет, что с тринадцати до восемнадцати лет воспитывал меня именно он.
А ссоры… Покажите мне, в какой семье не ссорятся. А я вообще была тогда пубертатным подростком, и наверняка была невыносима. И…
И всё равно, мы были семьей. И дядя был самым близким мне человеком.
Я буду ему звонить. Возьму себя в руки — и буду.
…а на душе было тоскливо-тоскливо, и зрела невозможная, несбыточная мысль — собрать вещички, и свалить в неизвестность, оставив за собой жизненные перспективы, стипендию и подаренный роскошный телефон.
Надо будет, кстати, в начале учебной недели зайти в академическую библиотеку, зарегистрироваться и получить доступ облачным учебникам. И книгам. И научным материалам.
Еще нужно зайти к профессору Но, взять тему для доклада — с занятия он меня отпустил, но пропуск придется отрабатывать. И что-то с подработкой решать нужно, денег у меня так мало, что самый незначительный форс-мажор грозит обернуться для меня настоящей катастрофой.