Секс, трава, виагра
Шрифт:
Бритый же не унимался, рассказывая, как его подло избил пьяный русский. Примчалась медицинская помощь в виде долговязой девицы в униформе. Она обработала чем-то синяк у бритого, и его наконец-то увели. Видимо, в госпиталь. Я же, сложив правую ладонь лодочкой, высвободился из наручников. Спасибо занятиям по классу фортепиано в далёком детстве. Попытался что-то объяснить служивым, жестикулируя руками. Они обалдело уставились на мои свободные руки, завели их вновь за спину и затянули вторые наручники. Я снова напряг руки.
Меня посадили в машину. Мы проехали метров 50 и заехали между шатрами в огороженный дворик, примыкающий к полицейскому участку. Затем все ушли куда-то минут на 10, я остался один в машине. Попытался освободить руки от наручников. Получилось. Попытался выбраться. Никак. Дверцы заблокированы. Успокоился и стал ждать своей участи. Мучительно хотелось пить после всех этих пересоленных куриц.
Подошли двое полицейских, вытащили меня из машины. Поругались на то, что я распутался, завели руки за спину, завязали новые наручники. Завели в помещение. Там заполнили какие-то бумаги, отобрав у меня паспорт. Пока заполняли, я опять развязался. Немцы на это уже не прореагировали. Лишь затолкнули в комнату, где вместо двери была решётка. Вдоль стенки стояли скамейки. Обезьянник, – понял я.
– Воды дайте, – попросил.
– Ich verstehe nicht, – ответил дежурный и отвернулся.
А пить хотелось ужасно. Я ещё пару раз обратился с просьбой о воде на русском и английском. Не понимали. В знак протеста решил попеть песен. Благо глотка у меня лужёная, как-никак болельщик с самого детства. Правда, медведь мне в этом самом детстве на ухо наступил. Но главным для меня были не вокальные данные, а громкость. Сначала я спел гимн Советского Союза, затем «Вихри враждебные веют над нами…» Когда я затянул «Дубинушку», немцы засуетились. Работать им не было никакой возможности. Я заглушал всё. Сначала они ругались на меня на германском языке, потом просили прекратить на английском. Затем где-то нашли русскоязычного мента. Он спросил, когда я перестану петь.
– Когда пить дадите, – коротко ответил я, – обычной воды, можно без газа.
Немедленно притащили попить. Я выпил водички и успокоился. Но русскоговорящего на всякий случай оставили в участке.
Затем в обезьянник впихнули англичанина. Рыжего, здорового и пьяного. Он что-то принялся мне объяснять. Но мне такое соседство не понравилось.
– Брит? – сощурив глаз, спросил я.
– Yes, yes, – радостно закивал англичанин.
– ОБХСС, – осадил я его и в духе советских политзанятий прочёл ему лекцию о Фолклендских островах. На русском языке.
Англичанин пытался вначале вставить пару слов в мой монолог, но потом затих и стал внимательно меня слушать. После островов я плавно перешёл к Индии и Пакистану и заклеймил позором отношение Великой Британии к своим колониям. Этого англичанин стерпеть не смог. Он бросился к решётке и стал о чём-то умолять немецких ментов. Я по-английски плохо понимаю, но, судя по всему, он раскаивался и просил избавить его от этого сумасшедшего русского. Немцы коротко посовещались и выпустили бедолагу. Я крикнул ему вслед:
– Янки, гоу хоум в Велку Британь!
Потом пришла моя жена. Она ругала меня, потом попыталась договориться с немцами, чтобы меня выпустили. Те не согласились. Сказали, что повезут меня в тюрьму. Ну, в тюрьму так в тюрьму. Нацепили очередные пластмассовые наручники, вывели во двор, посадили в машину. Обнаружили, что я опять развязался. Вывели из машины, повязали наручники, посадили в машину. Поехали. В дороге я опять освободился от оков. Это уже становилось интересным.
Приехали в тюрьму. Подозреваю, что в ту самую, в которой сидел Гитлер. Охранник, поцокав языком, кусачками сбросил с моей левой руки гирлянду наручников. Затем заполнили бумаги, отобрали ремень и шнурки. Отвели в камеру.
Комната два на три метра. Кровать с зелёным одеялом. В углу сооружение из нержавеющей стали. Смесь унитаза с умывальником.
Попросил у толстой надсмотрщицы воды. На удивление, она меня поняла. Вместе с водой притащила кусок хлеба и две сосиски. Есть я не хотел, а вот воду выпил залпом. Мюнхенские куры продолжали выделять соль в моём желудке.
Потом я нащупал в складках кармана не найденную при осмотре монету и попытался на противовандальной стенке нацарапать своё имя. На второй букве меня сморил сон. Мне снились японские девушки, пьющие пиво и танцующие на столах.
– Stand up, – услышал я сквозь сон и открыл глаза. Надо мной возвышалась толстая тюремщица. Та, которая до этого приносила воду и сосиски.
Я встал, потёр глаза и, придерживая штаны, поплёлся за ней. Пришли в приёмное отделение, где недавно меня оформляли. На стене висели часы. Без пятнадцати двенадцать.
Затем мне, мешая немецкие, английские и русские слова, объяснили, что меня не будут оформлять, так как праздник, а я уже проспался. И если меня до 12 ночи отпустят, то это не будет считаться проступком и я не понесу наказания.
Я всё это внимательно выслушал и сказал: нет.
– Как нет? – по-немецки удивились тюремщики.
– А вот так – нет. Я спать хочу. Требую отвести меня в мою камеру. У меня там дело недоделанное.
Немцы офигели от такого поворота и попытались мне разъяснить, что выпускают меня и мне надо уйти. Но я упёрся. Хочу спать – и всё тут.
Данный конфликт закончился следующим образом. В полночь ворота мюнхенской тюрьмы отворились. Два дюжих полицейских вытащили меня на улицу и усадили на тротуар. А затем быстро забежали внутрь и захлопнули ворота перед самым моим носом. Я для приличия потарабанил в эти самые ворота минут пять. Но никто не отозвался. Я сплюнул, обозвал их всех фашистами и отправился наугад по улице.
Через несколько минут блужданий вышел на площадь, которую охраняли каменные львы. Я её узнал по хронике. Именно на ней проводились первые нацистские марши. Но сегодня было тихо и холодно. Лишь каменные львы скалили зубы и призраки размахивали призрачными факелами.
Я достал телефон и позвонил жене.
– Привет. Меня выпустили. Вы где? – виновато пробормотал я в трубку.
– Я в автобусе, – ответила жена, – проспался, алкаш?
– Проспался, – ответил я, – а в каком автобусе?